Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции - страница 59

Правда, Монтобан поплатился за свою решимость осадою, начатою против него Монлюком, наводившим страх на гугенотов, но он с успехом выдержал ее. Речи пасторов и консулов воодушевили население, и буржуазия единогласно решила сопротивляться до конца. «Лучше умереть, чем бросить город»[471]. — кричали горожане на вече, и их уверенность и храбрость передавались тем, в ком приближавшаяся опасность возбуждала б страх.

То был первый опыт, — последующие осады переносить было не страшно…

Привычка вести дело на собственный страх и собственными силами, стремление добиться цели и изгнать идолопоклонство, стремление, свойственное прозелитам всякого нового учения, возбуждаемое все с большею и большею силою новым поколением пасторов, более рьяным и решительным, чем прежнее, должны были неизбежно вызвать продолжение борьбы, окончание которой зависело или от полной победы гугенотов или от полного их поражения. Поэтому-то Амбуазский мир 1563 г., закончивший собою первую религиозную войну, был встречен с полнейшим неудовольствием гугенотами. Его заключил принц Конде, несмотря на протест семидесяти двух пасторов, созванных им самим на синод. Протест пасторов нашел отголосок, и действия принца были осуждены. Колиньи, всеми силами сопротивлявшийся начатию войны, теперь стал энергически нападать на Конде. 23 марта он явился в Орлеан помешать заключению мира, но мир уже был подписан… «Вы разрушили одним почерком пера, — сказал он принцу, — гораздо больше церквей, чем могли бы разрушить и все неприятельские силы в течение десяти лет[472]. «Вы гарантировали лишь права знати, — прибавил он, — и заставили бедных горожан ходить иногда за двадцать лье слушать проповедь». И это в то время, когда — нужно в том сознаться — города показали пример знати».

Протесты не помогли делу, открытая война с правительством должна была прекратиться. Но она прекратилась лишь на время: волнение продолжалось, можно сказать, даже усилилось в гораздо большей против прежнего степени, и частные столкновения продолжали нарушать на каждом шагу предписания эдикта. Да и как могло быть иначе, когда те же лица продолжали управлять государством, а амбуазский эдикт, ограничивший право богослужения лишь немногими пунктами в государстве, так мало содействовал желаниям и надеждам партии, которая не задумалась даже отдать Гавр англичанам в вознаграждение за помощь… С другой стороны, положение гугенотов нисколько не изменялось, а опасности, грозившие партии, стали увеличиваться. В среде гугенотов носились зловещие слухи о заговоре, составленном католическими государями, с целью истребления ереси. Свидание Екатерины Медичи с герцогом Альбою в Байоне давало опору этим слухам. А между тем в среде католического населения пробуждался все с большею и большею силою фанатизм и ненависть к новой религии.

Новая религиозная война была неизбежна, ее требовали и интересы партии, и интересы религии. Успешная борьба Gueux в Нидерландах, истребление ими католического культа и водворение кальвинизма было слишком сильным и убедительным аргументом в пользу начатия война.

Религиозный фанатизм достиг крайнего предела, сдержать его не было возможности, и война, наконец, началась в сентябре 1566 г.

Вожди партии составили заговор с целью захватить короля и его именем распоряжались в государстве. Заговор был открыт, король бежал в Париж, и проект гугенотов постигла полная неудача. А между тем и действия, начатые в поле, были не более удачны. При Сен-Дени гугеноты были разбиты наголову, и теперь опять, как и в первую войну, надежды гугенотов добиться торжества своей церкви потерпели полное поражение. Война, начатая с целью доставить протестантской религии право на неограниченное господство во Франции, дала в результате лишь еще более, чем прежде, ограниченную свободу совести. Эдикт, данный в Лонжюмо, уменьшил права гугенотских церквей сравнительно с теми, которые гарантировал им эдикт Амбуазский.

То был решительный удар, нанесенный делу религии. Усилия пасторов и «верных» не увенчались успехом, и сильнейшая реакция началась в среде гугенотов. «Опыт, изданные в пользу терпимости эдикты, усилия обеих партий во время войны, разрушили во многих из среды гугенотской партии те иллюзии, которые существовали у них относительно своих сил. Они не могли более верить ни в свою многочисленность, ни в то, что только один страх удерживает массы в повиновении католической церкви; напротив, они имели случай убедиться в том, что прогрессивные мнения могли найти доступ лишь в среду лучших людей страны. Свобода совести приобрела защитников у большинства дворян, в значительной части буржуазии торговых городов, отличавшихся своими почти республиканскими привычками, у некоторых крестьян, преимущественно в гористых местностях, где долгие зимние досуги дают достаточно времени для размышлений, но городская чернь и громадная масса обитателей деревень обнаружили страшную ненависть к делу реформы. Под гнетом двойной бедности, материальной и умственной, они усвоили лишь одни привычки и возмущались против всякого нарушения этих привычек. Священники и монахи, пробужденные опасностью от своей бездеятельности, обратили все свои силы на то, чтобы возвратить вновь все свое влияние на массы, и вскоре показали, что они наиболее могущественные и наиболее опасные демагоги. С той минуты как католический фанатизм возродился для борьбы с фанатизмом протестантским, новаторы перестали находить последователей, даже более, они теряли семейства, целые города. Нужно было обладать сильным и стойким характером, чтобы быть в состоянии в течение долгого времени оказывать сопротивление тем страшным опасностям, которые угрожали протестантам: арена общественной деятельности была для них закрыта, их имущества постоянно могли подвергнуться секвестру или быть разграблены, ежедневные восстания в городах подвергали их опасности быть убитыми или стать жертвою страшных истязаний, женская стыдливость была постоянно подвержена самой большей опасности. Те, кто не обладали решимостью претерпеть столько из-за религии, с ужасом отрекались от исследования, споров, подвергавших их стольким опасностям. Верующие потеряли таким образом надежду видеть торжество их религии во всей Франции, и все, чего они желали для себя, заключалось в мире и безопасности