. Организация, введенная собранием Милло, увеличивала силы гугенотов и, открывая обширное поприще для влияния знати, предавая в ее руки заведывание всеми делами партии, привлекала к партии новых свежих деятелей, которые могли теперь рассчитывать на то, что их честолюбие будет удовлетворено, что они будут играть важную роль. А между тем недовольство Булонским эдиктом все более и более отталкивало от власти и те мирные элементы партии, которые прежде отказывались вести с нею вооруженную борьбу, а теперь, пораженные известием о наглой попытке власти захватить Рошель, все более и более сближались с теми деятелями партии, которые успели уже доказать на деле свои силы. Их надежды — добиться мирным путем гарантий свободы совести и религии — исчезли, а низость и вероломство врагов заставили их посмотреть на свое положение иными глазами. Они увидели, что правительство, вместо того, чтобы изыскивать средства против зла, своими действиями лишь увеличивает его: оно оскорбило послов, отправленных к нему гугенотами, угрожало им и своими угрозами заставило их удалиться лучше ни с чем, чтобы только не быть мишенью для всевозможных обид; не удовлетворило оно и просьбам и представлениям польских послов, оказавших Франции великую честь, избирая королем одного из ее принцев, не вняло заступничеству германских князей, отняло места у всех тех лиц, которые защищали правое дело, и увеличило своими происками и без того тягостное положение гугенотов. Мало того, что оно умерщвляло верных вопреки всякому праву и чести в течение августа и сентября и тиранило их совесть, вынуждая у них отречение от истины, — оно попыталось вновь начать резню и с этою целью старалось захватить Рошель, а своим эдиктом показало, между тем, что тем, кто сопротивляется, оно дает права, а тех, кто оказывает повиновение, подвергает гонениям и угнетает. Все эти поступки правительства стали ясны для всех, ясна стала и причина зла: король — в руках лиц, враждебных религии, все, что он говорит, видит или слышит, все это — результат внушений близких к нему лиц, которые стараются обратить Францию в Турцию, и из правосудного и милостивого короля создали мстительного и жестокого тирана. Оттого, правосудие перешло в нечистые руки, и вместо правосудия водворилось во Франции кривосудие и всякие неправды; оттого и принципом правительства сделалось правило, тщательно соблюдаемое, что относительно гугенотов не следует выполнять данного обещания и клятвы. При таком положении дел нечего было думать о мирных средствах: они не помогут. И вот боязливое и мирное меньшинство торжественно одобрило действия тех, кто прежде уже начал борьбу, и объявило, что оружие — священный якорь спасения, что необходимо тесно соединиться всем, и путем борьбы добиться прав, стать свободными людьми, французами, а не рабами, лишенными даже свободы душевной
[1566].
В Рошели волнение достигло особенно сильных размеров, и этот город, упорно державшийся в стороне от борьбы с властью, город, в котором партия умеренных кальвинистов насчитывала значительное число членов, дошел в конце декабря до такого состояния, при котором можно было без затруднения направить умы в пользу вооруженного восстания. Лану понял, что настала удобная минута воспользоваться благоприятным настроением умов, и решился начать агитацию в среде ее жителей. Положение Рошели, как стратегического пункта, играло важную роль: она могла служить и операционным базисом военных действий в западных областях Франции, и наилучшим прикрытием на случай поражения. Лану ясно сознавал все выгоды иметь в руках такой важный пункт, ясно сознавал и все то влияние, какое могло оказать на ход военных действий в Пуату присоединение Рошели к партии оппозиции: в ней был ключ к победе. Он уже успел завязать прочные связи с дворянством окрестных областей и теперь решился отправиться в Рошель. 3 января 1574 г. сопровождаемый бароном Мирамбо, его сыном, сьером де ла Каз, сеньором Монгийоном и многими другими дворянами Сентонжа, он явился в Рошель под предлогом совершения здесь богослужения. Старые партизаны встретили радостно, с распростертыми объятиями человека, дважды уже защищавшего Рошель против короля, но масса народа отнеслась к нему крайне дурно. Воспоминание о той борьбе, которую она вела с ним год назад, не успело еще изгладиться, а то недоверие, с каким относилась она к правительству вследствие недавних событий, заставляла ее с подозрением смотреть на Лану. Его считали эмиссаром Екатерины Медичи, и это одно уже было в состоянии возбудить против него народ. Но то было не единственное предприятие для осуществления планов Лану. Консисторитальная партия была чрезвычайно сильна в Рошели; ее главные представители основали здесь свою главную квартиру. А эта партия сохранила во всей неприкосновенности все те мнения и убеждения, которые завещал ей Кальвин и которые она разработала на своих синодах. Она с крайней нетерпимостью, доходящею до ненависти, относилась ко всему, что только отзывалось идолопоклонством, что носило имя католицизма. События последнего времени не только не ослабили в ней этого чувства, а, напротив, еще более усилили его. Как могла отнестись эта партия к союзу с ненавистными ей католиками, общение с которыми она считала грехом, как могла посмотреть она «на смешение дела религии с делом герцога Алансонского»
