А в это время как раз совершилась размолвка между советом и Лану. В его квартире происходило совещание многих из жителей Рошели и дворян о выходе из города. Мэру донесли о совещании, и он, явившись к Лану, горячо протестовал против проекта, неминуемыми последствиями которого была бы гибель муниципии[989]. Вмешательство мэра повело к спору, а это не могло не повлиять на взаимные отношения совета и Лану, не могло не внушить подозрения мэру и его помощникам.
Совет, созванный Лану, не решился сам, без пасторов порешить дело. Пасторы были призваны и, разумеется, отвергли все предложения Лану и герцога. Напрасны были протесты «умеренных», восставших против пасторов, напрасно доказывали они, что аргументы, приводимые пасторами, одинаково верны и на случай гибели, и на случай сохранения города[990]. Решение совета было непоколебимо.
Решение совета было передано вечу, собранному немедленно же, но здесь оно не было подтверждено; возникло сильное разногласие, вызвавшее новые переговоры[991]. Но они были повторением прежних. Народ не успокоился, волнение охватило весь город и разразилось целою драмою на новом заседании совета.
Шесть пасторов явилось на заседание. В своих речах они повторяли прежние аргументы. Если заключают мир, говорили они, — Рошель погибнет. Ей не для чего сдаваться, когда она снабжена всем, когда она может еще в течение трех месяцев вести энергически дело защиты. Если она сдастся, оставить собственную защиту, — вечный позор покроет ее имя. «За чем иным вы, дворяне, явились в Рошель, как не для спасения себя и религии? Трактат, который хотят заключить, уничтожит богослужение, и когда стены Рошели падут — для вас не будет более убежища»[992]. Один из присутствовавших на собрании дворян стал возражать. Но его возражения были бессильны. Совет, повинуясь пасторам, постановил отвергнуть все предложения мира, защищаться до последней крайности и запретить впредь всякие словесные переговоры. Напрасно возражали против последнего пункта, что депутаты дали герцогу Анжуйскому обещание вновь явиться на совещание, — пасторы заявили, что их вызывают подавать голоса не для выслушивания того, что они говорят от лица божия, а для оскорбления, для предания презрению их мнений[993]. Партия «умеренных» решилась употребить последние силы для уничтожения решения совета. В следующее заседание возобновились вновь споры. Роберт Давид, из партии «умеренных», потребовал созвания веча для решения вопроса и именем народа заставил совет разрешить новое свидание с герцогом Анжуйским[994]. Между тем Лану и дворяне старались убедить народ в необходимости переговоров. Лану произнес одну из самых блестящих своих речей. В ней он излил накипевшую у него, но постоянно сдерживаемую энергию, всю силу своего красноречия. «Он рассуждал как опытный военный и великий государственный деятель». С величайшим изумлением выслушал ее народ, но она «подействовала лишь на мудрых»[995]. «Рьяные» были в руках пасторов, а ни разу до этого времени не действовали они с такою энергиею, как теперь[996]. Лану потерпел полнейшее поражение. Все его предложения были отвергнуты. Но этим поражением не окончились его невзгоды. Вражда к нему пасторов была слишком велика, долго сдерживали они ее, теперь они были в силе и могли отплатить за все прежнее. Они могли действовать смело, потому что в настроении большинства жителей, в их чувствах к дворянству они находили сильную поддержку.
С заседания Лану отправился прямо домой, сопровождаемый дворянами. Но на дороге из толпы вышел пастор Лаплас, один из наиболее ревностных защитников религии и церкви, и до самого дома, где жил Лану, провожал его. Ни заслуги Лану, ни его честность и высокие нравственные достоинства не удержали ярого пастора, и в страшных ругательствах он излил всю силу этой ненависти к Лану. «Изменник», «низкий дезертир» — все эти и другие имена прилагал он к Лану, оценивая его деятельность. Но он не остановился на этом и в порыве раздражения дал Лану пощечину. Дворяне обнажили шпаги и хотели положить на месте оскорбителя дворянской чести. Лану запретил им убивать безумца и приказал отвести его домой
