Сопоставление нацистского и советского опыта, наверное, является архетипичной классикой сравнительной истории лагерей, и она тоже присутствует здесь. Для решения этой задачи был привлечен Д. Байрау, один из самых именитых немецких историков, специализирующихся на Восточной Европе. Поразительным образом он избегает какой-либо дискуссии (практически обязательной в немецкой научной литературе) о легитимности сравнения двух лагерных систем. Общепринятое мнение, что любое подобное сравнение не может поколебать уникальность холокоста, стало в Германии признаком хорошего тона. В этом смысле научные дискуссии в этой стране не совсем свободны от политической установки, что имеет вполне оправданные причины, коренящиеся в уклонении Германии от признания своей вины после 1945 года. Возникает вопрос: имеют ли все еще место подобные явления в политической культуре Германии? Сравнительный анализ Байрау выгодно отличается от прочих работ тем, что он не фокусируется на самых экстремальных видах лагерей и мест массового уничтожения, а охватывает гораздо более широкую перспективу. Поступая так, он косвенным образом обращается к относительно недавней теме научных исследований, касающихся нацистских лагерей, которой немецкие ученые уделяют все больше внимания. Ключевыми терминами здесь являются «исключение» и «включение», которые затрагивают двусмысленность лагерей в Германии как инструментов установления «национального единства» (Volksgemeinschaft). Байрау рекомендует поразмыслить на эту тему и относительно СССР, что я всячески поддерживаю.
Не менее интересен его подход и к другой российской / советской лагерной системе, которая также отображает историю ГУЛАГа, – лагерям для военнопленных двух мировых войн. Нет сомнения, что первые концентрационные лагеря возникли в начале ХХ века на окраинах империй как инструмент, как сказали бы теперь, борьбы с антиправительственными силами. Более того, тот факт, что многие колониальные державы почти одновременно использовали идею сосредоточения населения, также указывает на новый тогда дискурс средств массовой информации и важность вооруженных сил как подходящей структуры для передачи актуальной международной информации. Рассуждая о британских концентрационных лагерях в Англо-бурской войне, А. Форт нисколько не грешит против истины, указывая на «фамильное сходство», узнаваемое и в эпоху ГУЛАГа. И все же следует понимать, что только расширение власти современного государства во время Первой мировой войны посредством интеграции науки, техники и идеологии позволило создать современную лагерную систему. То, что имперские власти репетировали на экспериментальных пространствах на периферии империй или, в случае России, на столь же периферийных границах государства, теперь должно было применяться в гораздо более широких масштабах в городах, и, что особенно важно, опираясь на ресурсы и ментальность современного государства [Kramer 2013: 17]. Не только ранее не вообразимая цифра в 8–9 млн военнопленных, но и обширная инфраструктура или милитаризованная межнациональная культура лагерей были исторически новыми. Помимо этого, что лагеря для военнопленных стали резервными источниками рабочей силы или центрами административного управления для отрядов принудительного труда, нередко в зонах боевых действий в прифронтовой полосе.
Количество военнопленных, оказавшихся в России, насчитывало от 1,6 до 2,3 млн солдат и офицеров вражеских армий. Исследования также указывают на 250 лагерей для военнопленных по всей стране, которые не были ликвидированы в конце войны и вскоре влились в ГУЛАГ. По некоторым оценкам, около 80 % этих пленников были направлены на принудительные работы. После 1915 года номинально свободное гражданское население тоже привлекалось к труду на линии фронта российской армии и в районах сосредоточения войск. Это означало, что одна из основных функций ГУЛАГа уже выполнялась во время Первой мировой войны. Эта кажущаяся преемственность может быть названа «ГУЛАГом до ГУЛАГа», но это определение необходимо отбросить на данном этапе [Sanborn 2005: 318]. Однако по меньшей мере было бы полезно изучить вопросы передачи информации, преемственности в организации и мобилизации во времена войны и кризиса.
