В этот раз его разбудили доносившиеся со стороны улицы голоса и лай собак. Он вспомнил, что собирался осмотреть знаменитую псарню Салтыковых, но теперь решил, что лучше сделать это в другой раз, и, выйдя к охотникам, сразу же заговорил о возвращении в Москву.
— Москва не уйдёт, — решительно ответил граф Салтыков. — Сначала пообедаем, отведаем добытой зайчатины, а потом можно в обратный путь отправляться…
Домой Репнин вернулся только поздним вечером. Камердинер Никанор встретил его с встревоженным видом.
— Где, батюшка, изволили так долго пропадать?
— Разве не знаешь? — хмуро отозвался князь. — В гостях был у графа Салтыкова.
— Не сердись на меня, батюшка. Всю ночь глаз не сомкнул, тебя ожидаючи. В таком возрасте в голову уже всякие плохие мысли лезут.
— С какой стати на тебя сердиться? Если сержусь, то только на самого себя. Не надо было ездить в гости.
— Плохо угощали?
— Не в том дело… Впрочем, не твоего ума это дело. Лучше разбери постель да помоги раздеться.
Утром Репнин собрался ехать в контору по управлению имениями. В нём вновь проснулась идея заняться устранением препон, которые мешали крестьянам прибыльно вести свои хозяйства, получать больше всякой продукции, в том числе и такой, которую охотно покупают в заморских странах, и таким образом улучшить своё положение. Жизнь, которую вёл граф Салтыков, была не по нему. Многолюдные застолья, картёжные игры способны приносить только головные боли.
Приехав в контору, Репнин нашёл там писаря, изучающего какие-то инструкции, да хорошо одетого молодого чиновника, представившегося ревизором Зубовым.
— А где сам начальник? — поинтересовался Репнин.
— Скоро должен быть, — отвечал ревизор. — Обычно приходит в это самое время.
Ревизор показался Репнину человеком дельным, и он завёл с ним разговор о положении крестьян: что можно сделать, чтобы имения сделались доходными, а жизнь крестьян стала более сносной.
— Ничего не нужно делать, — неожиданно ответил на это ревизор. — Пусть всё идёт своим чередом. Ваши имения не лучше других, но и не хуже.
— Но довольствоваться тем, что есть, тоже нельзя. Вчера мне пришлось быть в имении графа Салтыкова, оно показалось мне достаточно богатым.
— Имеете в виду село Марфино.
— Да, Марфино.
— Согласен, Марфино действительно богатое село, но не думайте, что у графа все сёла такие.
— Не знаю, как выглядят у него другие селения, но судя по его расходам, они приносят ему немалые деньги.
— Я знаю графа Салтыкова, знаю, что он закатывает самые богатые пиры в Москве, и прочее, но знаю также, откуда он берёт на всё это деньги. Его главный управляющий рассказывал: желая получить деньги со стороны, он заложил уже все свои деревни, за исключением Марфина. Его долг казне превысил два миллиона рублей. Вот откуда берутся у него деньги на увеселения.
Репнин был поражён услышанным. Однако он не мог не верить служащему своей конторы: практикой получения займов из казны под залог своих деревень пользовались многие российские помещики.
Беседа с ревизором продолжалась уже около часа, а главный управитель всё ещё не появлялся. Репнину надоело ждать, и он решил вернуться домой. Уезжая, приказал ревизору передать своему начальнику, чтобы тот ждал его завтра в это же время.
…Репнину не пришлось ехать в контору вторично: начальник приехал к нему сам — в тот же день, правда, уже после обеда. Приехал не с пустыми руками, а с письменным отчётом о поступлении доходов за минувший год. Кроме того, он доставил ему кожаную сумку, в которой лежали 22 тысячи рублей серебром.
— Это — доходы, собранные с деревень? — спросил Репнин.
— Нет, ваше сиятельство, — отвечал тот, — эти деньги привезены управляющим польским имением, которое раньше принадлежало бунтовщику графу Огинскому, а потом, после того как те земли отошли к России, императором Павлом были пожалованы вашему сиятельству.
— В день коронации императора я получил на тех землях шесть тысяч крестьян. Не о них ли идёт речь?
— О них, ваше сиятельство. Упомянутые крестьяне пожалованы вам вместе с землями графа Огинского, участвовавшего в бунте, а после поражения бунтовщиков сбежавшего за границу.
