Однако не все так хорошо. В лагере № 160 у группы офицеров мое заявление вызвало растерянность.
10 сентября 1944 года. Сегодня беседовали с полковником Болье снова о Сталинграде, и я рассказал ему, как ответил фюреру, когда получил приказ о взятии Сталинграда. Я ему написал: «Ваш приказ будет выполнен! Да здравствует Германия! Пусть живет Германия!» В эту фразу я вложил особый смысл: пусть живет Германия, а не погибнет, как мы. Гитлер это, конечно, понял.
Сталинградская битва имеет три периода: наступление, оборона и преступление. Сколько этому человеку ни делай, он все говорит: мало, достань луну с неба! Между любовью и ненавистью расстояние невелико. Теперь моей ненависти нет пределов.
Вечером, в беседе с генералами, снова затронули эту тему. Я сказал, что до последнего момента все думал, что у Гитлера самые лучшие намерения, что правительство все же перестроится каким-либо образом и отступится от своей политики. Сегодня мы можем оставить эту мысль, как совершенно бесполезную.
Признаваясь откровенно, я должен сказать, что верил в национал-социализм. Все генералы не должны забывать, что были под его влиянием, так как перед нами стояла большая сила, которая, казалось, была способна достичь поставленных целей, а цели эти были прекрасные...
Никто из генералов не мог предполагать, что таков будет исход, так как нельзя же требовать, чтобы человек был пророком — ведь все могло сложиться совершенно иначе. Я был убежден в том, что не должен примыкать к движению.
Я говорил себе: положение таково, что со спокойной совестью я не могу участвовать в этом движении, так как не знаю, как обстоят дела на родине. Однако настоящее положение вещей доказывает, что я глубоко ошибался.
Убедительным моментом явилось открытие второго фронта, а также мысль, на которую меня навели генералы — просто невозможно в настоящее время действовать в соответствии с чисто военными законами. Все эти моменты побудили меня с тяжелым сердцем отойти от прежнего убеждения и прийти к другому.
Если уж я вступаю в борьбу, то я не могу играть роль, которую мне предписывают, иначе я не что иное, как объект, который используется организацией. Я сказал, что полностью включился в движение, но нужно же иметь какую-то точку опоры, за которую можно было бы держаться, так как я не могу так просто выставлять свое имя, как если бы поставили во главе лейтенанта или ефрейтора — это было бы совсем другое дело.
Здесь дело не в формальностях, а в моем отношении к «Офицерскому союзу», в моем положении.
23 сентября 1944 года. Сегодня господин полковник кратко проинформировал меня, что мое вступление в «Союз не мецких офицеров» и воззвание к германскому народу произвели на военнопленных лагеря № 97 большое впечатление.
Профашистски настроенная часть немецких офицеров с возмущением встретила мое воззвание, тогда как раньше (до воззвания) эта часть офицеров всегда ставила меня в пример.
В то же время, как только стало известно о моем вступлении в СНО и воззвании к немецкому народу, эта профашистски настроенная часть изменила свою точку зрения и начала меня характеризовать как плохого командующего, называя «изменником». Таковы уж реалии нашего времени. Впрочем, их мнение меня волнует мало.
14 октября 1944 года. Сегодня беседовали с генералом Штреккером насчет того, чтобы новые генералы в прямой и ясной форме просили об их вступлении в Союз. Они должны и уже готовы сделать, наконец, решительный шаг во имя спасения Германии, так как настоящие события требуют этого, ждать больше нельзя и колебаться тоже.
Поговорив с каждым из генералов в отдельности, я убедился, что они так и поступят.
После разговора с новыми генералами я еще раз пришел к выводу о том, что война для Германии окончательно проиграна, что правительство бессовестно обходится с народом и старается выгородить себя. Несостоятельность гитлеровского правительства очевидна. Факт повешения фельдмаршалов возмутителен — это переходит всякие границы. Безумное руководство — трезво мыслящий человек даже представить себе не может подобного безумия.
