— Да, — согласился Тяпкин, — государь наш душевный человек. Едва дошла до него моя слезница из Варшавы, как тут же меня завалили подарками и двойным содержанием. И я тех соболей тоже слезами окропил, Иван Самойлович. Не веришь?
— Верю. Отчего ж не верить.
— Так давай выпьем за его здоровье, за нашего великого государя Фёдора Алексеевича.
— За государя! — поднял чарку гетман, и глаза его блеснули влагой.
Потом выпили за счастливое прибытие гостя, потом за то, «чтоб все были здоровы».
— Послушай, Иван Самойлович, что у тебя с этим Серко — нелады? Государь очень, слышишь, очень переживает за вашу ссору. Поладьте вы наконец.
— Эх, Василий Михайлович, да я бы со всей душой. Суди сам. Я турков бью, а Серко их привечает. Это как?
— Конечно, плохо. И всё же...
— Теперь вот Юраска Хмельницкий объявил себя князем Украины. Они уж и с Серко снюхались, Юраска обещал Серко гетманство над всей Украиной.
— А может, это всё брехня, Иван Самойлович. Вон когда Дорошенко переехал в Москву, поляки такой грязи на него налили, просто жуть. Однако государь теми слухами пренебрёг, и Дорошенко в чести у него до сих пор, и даже, слышал, воеводство ему вятское предлагают.
— Да нет, про Серко всё правда, я собственными очами зрел, как его казаки перевозили в челнах турков, спасавшихся от нашего оружия. И потом, мне донёс надёжный человек, что в Сечь приезжал татарский бей, который учился в школе и знает языки, и они с Серко долго ходили в кустах, беседовали, и Серко присягнул на верность Юраске.
— Нет, Иван Самойлович, заглазно судить человека опасно. Вот по моём возвращении поедет в Сечь человек государев, ты к нему своего доверенного пристегни. Да чтоб этот твой доверенный сам, только сам от твоего имени переговорил с Серко, высказав ему эти обвинения. Что ответит Серко?
— Я Серко и без доверенного насквозь вижу.
— Нет, Иван Самойлович, то не я советую, государь так советовал.
— Ну, если государь советует, то пошлю войскового товарища Артёмку Золотаря. Этот парень настырный, всё вынюхает.
— Ну вот и решили, — удовлетворённо молвил Тяпкин и уж сам потянулся за бутылкой. — Давай выпьем за это.
— За что?
— За Артёмкин нюх.
— Давай, — усмехнулся гетман и выпил вслед за гостем.
— А пока Серко не будем полоскать, тем более заглазно, — сказал Тяпкин, наваливаясь на холодец. — Не уважаю заглазных ругателей. Не уважаю. А ты уважаешь?
— Не уважаю.
— Тогда давай выпьем и за это, — снова стал наливать Тяпкин.
—За что?
— За неуваженных... нет, за неу-ва-жае-ммых ругателей... тьфу, то есть, чтоб не уважать таких.
После этой чарки Тяпкин понял, что о главном, зачем он послан, о Чигирине, ныне затевать разговор неслед, потому как соображение закачалось, а память назавтра напрочь забудет, о чём говорили. Но надо было сие согласовать с собутыльником:
— А разговорный... остальный разговорим завтра, — промямлил Тяпкин заплетающимся языком.
— Хорошо, — согласился гетман и, подозвав слугу, приказал: — Гостя в горницу. Разуть, раздеть, уложить. Й не беспокоить.
Назавтра на свежую голову было приступлено к главному. Правда, перед тем Тяпкин осушил целую крынку рассола, дабы голова была ещё свежее. И вправду, рассол помог. В башке прояснило, как в морозную ночь.
— Иван Самойлович, государь очень интересуется Чигирином. Можно ли этот город держать или лучше разорить?
— Нет, нет, нет. Ни в коем случае. Если разорить Чигирин или допустить неприятеля им овладеть, то тогда надо сказать всем народам Украины, что уж они великому государю не нужны. Это разве можно?
— Нельзя, гетман. Я согласен с тобой.
— У нас в казацком народе одно слово и дело: при ком Чигирин и Киев, при том и они должны быть в подданстве. Если Юраска Хмельницкий засядет в Чигирине с своими бунтовщиками, то все народы, которые из-за Днепра на эту сторону вышли, пойдут опять за Днепр к Юраске. Но и это не все. А если засядут в Чигирине турки, то султан не будет посылать им через море запасов, они станут брать их с городов и сел этой стороны. И тогда туркам откроется дорога на Путивль и Севск, потому что Днепр будет в их руках.
