— За что ж тебя произвели-то? А, Никита? — допытывался старый Моисей.
— За хороший почерк, отец. Как увидел моё письмо боярин, так и обомлел. Тебе, грит, токмо царей учить. Да.
— Вот видишь, когда я тебя письму учил, не напрасно, значит, за уши таскивал. А?
— Не напрасно, батя, не напрасно. Спаси Бог тебя за науку. Давай выпьем за тебя.
Выпили «за науку отцову», потом за будущего ученика Никиты, царевича Петра Алексеевича. Хотели и за царицу выпить, но мать забрала бутылку со стола и сказала:
— Довольно. А то завтрева вылетишь из учителей-то. Поди, пьяниц царица не жалует.
— Эт верно, — подтвердил Никита, вспомнив, как он уверял царя в своей трезвости. — Пьяниц там вон со двора.
Когда уже спать укладывались, Никита спросил отца:
— Батя, а что это за игра такая «в коней»?
— В каких коней?
— Да царевич спросил меня, будем ли в коней играть?
— А-а, — усмехнулся Моисей. — Чего ж тут понимать-то, готовься конём быть, Никита, и ржать и скакать. Царевич тебя обратает.
— Да за ради Бога, — обрадовался Никита такой простой разгадке. — Он такой... он такой ангелочек, да я его хошь весь день катать готов.
— Каков он с виду-то?
— Картинка, батя. Волос чёрный, кудрявый, глаза тоже чёрные, большие такие, ресницы долгие. Вот тут на щеке родинка. А уж, видно, такой любопытный да живой, непоседливый.
— Гляди, Никита, береги ребёнка-то, они, непоседливые-то, сами на рожон нечаянно наскочить могут, вспомни царевича Дмитрия[40]. Али свалится где-нито, то для непоседливого проще пареной репы. Гляди в оба. И ещё, — старик оглянулся, не подслушивает ли жена, зашептал: — Ещё берегись, чтобы не отравили чем. Сам наперво пробуй, а потом уж ему.
— А кто ж его отравить может, — удивился Никита. — Его все любят.
— Любят, да не все. Думаешь, зря Наталья Кирилловна от них съехала. Там есть змеи, ужалят — и не уследишь. Так что ухо востро держи, Никита.
Чуть свет подняла мать Никиту.
— Вставай, окаянный питух. Шары-те продери, да вот пожуй корня солодки.
— Зачем, мать?
— От тебя разит, как из бочки, вылетишь из учителей, да ещё батогов заработаешь. Жуй, окаянный.
Нажевался корня Никита, аж скулы заболели, щи уж не жевамши глотал, торопился. Прибежал ко дворцу царицы вовремя, не опоздал. И весьма удивлён был, что царевич уже носился по комнатам вприпрыжку, в такую-то рань. Схватил за руку Никиту, потащил в свою комнату, предназначенную для занятий.
— Гляди, какой мне стол сделали.
Стол и впрямь был новенький, как раз чтоб царевичу сесть за него, и стулья такие же два. Как догадался Никита, второй стул предназначен ему — учителю, дабы мог в один уровень с учеником сидеть, не выситься над ним. Чернильница, перья, бумага, и тут же азбука. Всё готово, хоть сейчас начинай.
— Ждём царя с патриархом, — сказал мальчик. — Плетутся где-то, — и тут же, ткнув в азбуку, спросил нетерпеливо: — Это какая буква?
— Это «аз», государь. Первая буква. С неё многие слова начинаются, например, «арбуз», «армяк».
— Абрам, алтын, — подхватил царевич.
— Верно, верно, государь, — похвалил Никита с искренней радостью.
И тут появились патриарх с царём в сопровождении служек и дворян.
— Вот оно ужотко и началось, — громко возгласил Иоаким. — Это без благословенья-то?!
Никита перетрусил, вскочил ошалело.
— Никак нет, святый отче... Мы к столу прилаживались...
Испуг Никиты патриарху по душе пришёлся, ценил Иоаким в людях боязнь перед высшими лицами, спросил уже миролюбиво:
— Приладились?
— Приладились, святый отче.
— Ну инда почнём.
И патриарх начал молебен с водосвятием, затем служка понёс за ним золочёный сосуд со святой водой. Иоаким окунал в него веничек, брызгал по углам комнаты, окропил заоднемя и ученика с учителем, бормоча сокровенное: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа».
Закончив службу, Иоаким подошёл к Никите.
— Ну, раб Божий, трудись и не забывай, кого поведёшь по нелёгкому пути познания. — И протянул Никите свою восковую руку. Никита поцеловал. — А это от меня тебе подарок, — сказал Иоаким и извлёк откуда-то из-под ризы свою кожаную калиту. — Держи. Здесь сто рублей — в счёт грядущих трудов твоих.
