Вечером у него появился молдавский посланник Кантакузин.
— Я уезжаю. Василий Михайлович. Зашёл проститься.
— Куда?
— В Молдавию, господарь отзывает — Кантакузин понизил голос. — Тут нас никто не подслушает?
— Надо плотнее закрыть дверь, а стены здесь каменные.
— Кантакузин сам прикрыл дверь, подсел к столу, достал из кармана бутылку вина.
— Выпьем на прощанье, Вася.
— Выпьем, Кузя, — улыбнулся Тяпкин и достал кружки.
— Слушай сюда, Василий, — говорил негромко Кантакузин, разливая вино. — Я знаю, тебя возили к королю.
— Откуда ты узнал?
— Я видел тебя в карете королевской, не знаю, о чём вы там говорили, да и спрашивать не вправе. Могу лишь догадываться. Так вот учти, недавно король тайно отправил резидентом в Молдавию шляхтича Карбовского с приказом вести с турками мирные переговоры через посредство моего господаря. Понимаешь, это будет не в пользу России.
— Догадываюсь, — сказал Тяпкин. — Ах лиса, лиса его величество. Значит, за двумя зайцами погнал. Спасибо. Кузя, за новость. Ты моё настоящий друг.
— Теперь, Вася, раз я буду там, я стану следить за ходом переговоров и сообщать тебе. Возможно, господарь и отзывает меля для связи с Карбовским.
— А как ты сможешь сообщать теперь?
— Через епископа Антонии Винницкого, то мой хороший друг.
— Спасибо, Кузя Ты не представляешь, сколь ценны будут для меня твои сообщения.
— Представляю. Вася Главное, это должно быть сохранено в строжайшей тайне. Слышишь, в строжайшей.
— Кому ты говоришь. Кузя. Да из меня щипцами не вытянут твоё имя.
Они выпили. Обнялись на прощанье. Кантакузин ушёл. Тяпкин, ероша волосы, долго ходил по горнице, потом зажёг свечи, достал бумагу, чернила с пером. Сел за письмо. Теперь-то он знает, что надо писать в Москву великому государю, что советовать веры королю не давать, с объединением войска крепко подумать надо. Он лично — думный дворянин Тяпкин Василий Михайлович — таковую помощь шляхте не давал бы, но и резко б не отказывал в ней. Пусть надеются. На их хитрость надо и свою иметь.
В дни жалобные Фёдору Алексеевичу читались челобитные, по которым вместе со своими советниками, думными боярами, и принимались сразу решения.
— А вот тут, государь, — сказал Стрешнев, перебирая на столе подьячего бумаги, — иереи черниговские не поладили. Нежинский прототип Симеон Адамович жалится на архиепископа Лазаря Барановича и тебе челом бьёт, просит твоей заступы.
— Может, надо было бумагу патриарху передать? — сказал Милославский. — Не хватало государю ещё с попами разбираться.
— Челобитная-то на государя писана и передана из Малороссийского приказа.
— Ладно, — сказал царь. — Чем обидел архиепископ протопота.
— Отнял у него местности.
— По какому праву?
— Как тут следует, по праву старшинства, и гетман же его поддержал.
— Самойлович?
— Да. Гетман пишет, что архиепископия по местности оказалась беднее протопопа, а ведь у него траты несравнимы с протопопскими. Вот деревню его и отписали в архиепископию.
— А как сам Баранович говорит об этом?
— Баранович вот пишет… — Стрешнев взял со стола лист, прочёл: — «Архиепископии больше нужно доходов на украшение церквей, на монастырь и другие потребы, нежели протопопу на домовое его строение. Я недавно две архимандрии, черниговскую и новгородскую, воскресил».
— Всё вроде верно и даже справедливо, — сказал Фёдор Алексеевич, — но всё же на этом основании отбирать недвижимость хотя бы и у попа, сдаётся мне, незаконно.
— Ты прав, государь, — согласился Стрешнев. — Но архиепископ Баранович, узнав о челобитной Адамовича, нарядил суд из архимандрита и протопопов, дабы тот решил это дело.
— Ну и что решил суд?
— Он не состоялся но причине той, что Адамович бежал на Москву жаловаться.
— Хэх, — усмехнулся устало Фёдор. — Почему это Москва должна всех рассуживать? Где сейчас этот протопоп?
— Он в передней уже.
— Шустр, вельми шустр иерей. Родион Матвеевич, позови его. Что он нам скажет.
Адамович, войдя в Думу и увидев впереди па престоле царя, пал на колени, гулко стукнулся лбом об пол.
