— Отчего Сечь разбойничает? От нищеты и скудости. Вот и выглядывает, кто больше подкинет. Крым или Москва, на ту сторону и потянет.
— Но ведь они же православные, князь, — возражает адъютант Горяинов. — А Крым-то басурманский.
— Хлеб, Горяинов, во всех верах одного вкуса, что у нас, что у басурман, что у иудеев. А потому голодный запорожец, съев басурманский калач, закидывает крест за спину и несётся с саблей на православного, и даже «ал-ала-ла» по-ихнему кричит.
— Но разве в Москве это не понимают ?
— Всё понимают, да деньги-то где взять на всё про всё. Так что Украина нам дорого, ох дорого будет стоить. Поляки вон в Андрусове Правобережье себе вымозжили, а проглотить не могут. Всё потому ж: нет средств и силёнок.
Узнав о ссылке Матвеева, князь Ромодановский не скрыл неудовольствия:
— Зря. Такого мужа, отличного вояку и отменного дипломата. Зря. Надо было лучше туда того, кто его спихивал, по крайней мере полезнее б было для державы.
Князь не назвал имени того, кто «спихивал» Матвеева, но знал: «Ваньки Милославского да Тараруя проделки».
И когда от государя пришла к Ромодановскому грамота с просьбой продолжить переговоры с Дорошенко «поелико возможно обнадёживая его и не отпугивая угрозами», Григорий Григорьевич не задумываясь отправил туда Горяинова с наказом:
— Посмотри, чем дышит этот Чигиринский сиделец в чью сторону клонится Самойлович поливает его грязью, в это ясно отчего, ему одному хочется гетманствовать на Украине. Оно и нам бы это надо, и государю. Но государь хочет всё миром кончить, а Самойловичу драку подавай. Государь зовёт Дорошенко в Москву, судя по письму, с искренним желанием добра. Однако в Думе Милославский и Долгорукие верховодят, не удивлюсь, если Дорошенко в Сибирь следом за Многогрешным[32] спровадят. Езжай и, дабы тебе легче было с Дорошенкой говорить, бери с собой его тестя, а то он тут у меня хлеб проедает да вшей кормит.
Тесть Дорошенко Ясенка Хмельницкий оказался живым, подвижным старикашкой, всю дорогу напевал, как он «копав, копав криниченьку во зелёному саду», и на всякой остановке искал, где б достал, горилки. А достав, напивался, и тогда «криниченьку» было слышно за семь вёрст.
— Ну пьёшь же ты, отец, — как-то обмолвился Горяинов.
— Я пью? — удивился старик. — Вот Богдан Зиновий, сродник мой, тот пил так пил. Я, наприклад, тверёзым его и не упомню. Что сделаешь, фамилия наша не зря ж такая — Хмельницкие.
— Сказывают, оттого и помер он, с перепою.
— Кто его ведает. Одни говорят, что ляхи отравили.
— А за что ж он жену повесил?
— А за что бабу вешают? За прелюбодейство. Это ж надо — гетманша, а польстилась на какого-то портного. Ну Зиновий и велел их вместе связать, как их застали в таком виде. Славная картина вышла, всем бабам в назидание.
— А как же дети?
— Что «дети»? Дочка кричала, за мать просила. А он: ото, доню, и тебе в науку.
— А сыны?
— А что «сыны»? Георгий был мал ещё, а Тимофей уже погиб тогда, и тоже из-за бабы. Хотел с господарем молдавским породниться, у того шибко дочь красивая была. Тот отказал. А он и попёр па него, в бою согласие добыл, да вскоре сложил голову свою непутёвую. А Георгий ныне у султана, не то гость, не то пленник, не разберёшь. Этому, наоборот, бабы не интересны, даже в монахах побывал.
Расхваставшись своей знаменитой, хотя и пьяной фамилией, старик однажды, особенно перегрузившись, проболтался:
— А и Дорошенко, не породнись с нами, вовек бы гетманом не стал, истинный Христос. А как узнали — Хмельницкого зять, так и руки до горы, даёшь Дорошенко!
Но назавтра, проспавшись и, видимо, вспомнив свою болтовню, попросил Горяинова:
— Ты, сынок, не бери в голову стариковскую болтовню. Мало ли чего я спьяну наворочу.
— Не бойся, отец, я не беру, — успокоил старика Горяинов, догадываясь, что тот боится, не передаст ли он всё Дорошенко. — На Украине все вожди-атаманы горилку любили.
— Это верно, сынок. Вон Северин Наливайко[33] какой герой был, а без вина не мог, за то и прозвище получил, что едва входил в корчму, говорил: «Наливай-ка», а его родную фамилию никто и не ведает, забыли напрочь.
