— Теперь у нас с турками, мир, слава Богу, а значит, воевать не будем, и пленных, выходит, не будет.
— Э-э, государь, — хитро прищурился Голицын. — Не обязательно нам пленить. Стоит шепнуть запорожцам. В договоре-то их как бы и нет.
— Нет, нет, — решительно возразил Фёдор Алексеевич. — Не надо с этим затеваться. Турки сразу сообразят, кто казаков надоумил. Наоборот, надо послать Стягайло предупреждение, чтоб сам по своей прихоти не затевал рати. А на хлеб и зипуны сечевикам будем мы посылать и гетман.
— Но это казне дорого будет стоить, государь.
— А кто сказал, что мир дёшев? Но война всегда дороже, князь, так как кровью оплачивается. Так лучше всё-таки мир покупать. Ведь верно, Прокофий Богданович?
Возницын вздрогнул, столь неожиданно обратился с нему государь.
— Верно, государь. Лучше мир покупать, чем на войне разоряться.
Прокофий вполне искренне ответил, и был доволен, что он так же думал, как государь, а не как князь.
Хотя, конечно, Голицын был прав, что к Хмельницкому не стоит посылать никого. Да и государь с этим согласился:
— Ты прав, Василий Васильевич, это будет нам лишняя забота, да и гетману не понравится. Бог с ним, с Хмельницким.
Глава 47
ВСЕМИРНАЯ РАДОСТЬ
Ещё осенью затяжелела Агафья Семёновна, и Фёдор Алексеевич, радуясь такому известию, велел Анне Петровне приискать царице нянюшек, мамок, а главное, добрую повитуху.
— Нельзя с этим заранее спешить, государь, — сказала Хитрово.
— Это почему же?
— Примета такая. Надо тогда, когда начнётся, и повитуху звать.
— Ну а есть такая?
— Найдётся.
— А как зовут?
— Фу ты, Господи. Я же говорю, нельзя это заранее-то, государь.
— Ну имя-то можно сказать.
— Ну Евменовна с Хамовников.
— А она как? Ничего?
— Фёдор Алексеевич, забудь об этом и не заводи разговора до поры до времени. Ты своё дело сделал, а далее уж грядёт наше, бабье дело.
Но как ему можно было забыть, когда ночью жена вдруг брала его руку, прижимала к своему животу, спрашивала:
— Слышишь, как он шевелится?
И Фёдор, затаив дыхание, наслушивал ладонью, как ворочалось во чреве жены его дите, его наследник. Шептал жене радостно:
— Ты смотри какой боевой парень-то!
— А вдруг девчонка, — говорила Агафья.
— Нет. Это мальчик, — уверенно отвечал Фёдор. — Мой наследник.
Стали вместе имя придумывать ему. Сначала перебрали самые известные великокняжеские.
— Иван?
— Нет. Уж очень его Грозный окровянил, да и есть уже братец у меня Ваня-дурачок.
— Алексей? По батюшке твоему, чем плохо?
— Имя хорошее, но в семье уж было оно, моему старшему брату Алексею жизни не дало.
— А Дмитрий, например?
— И этому имени не везло. Сына Грозного Дмитрия ещё мальчиком зарезали. Надо такое, чтоб...
— Ну тогда Илья. Моего деда так звали, он долго жил.
Так и решено было, что родит Агафья Семёновна царевича Илью Фёдоровича. Правда, и это имя в великокняженье далёкое тоже не очень живучее было: старший сын Ярослава Мудрого Илья, оставленный на княженье в Новгороде, тоже вскоре умер. Но это когда было-то, более полтыщи лет назад. А этого, будущего и не по нему вовсе назовут, а по деду матери-царицы Агафьи, который вроде более восьмидесяти лет прожил.
А о князе Илье Ярославиче Фёдор и не стал жене говорить, тем более что это случилось в другой династии — Рюриковичей, и не к чему Агашу расстраивать. Мы-то Романовы.
В июне у царицы живот велик стал, ходить тяжело было и перевели её на женскую половину, ожидая, что вот-вот начнётся. Ждали со дня на день, а схватки вроде начались неожиданно. Государь в Думе был, когда внутренняя дверь приотворилась и в ней появилась сестра Софья Алексеевна, ранее никогда не являвшаяся в Думу. Она махнула Фёдору рукой, и у того от этого взмаха сердце упало в догадке: началось.
Неожиданно для думцев царь поднялся и, велев им «сидеть и думать», ушёл. Многие догадались, почему он ушёл, но молчали об этом, зная, что сие может навредить роженице. Даже Тараруй смолчал, хотя тоже был из догадливых.
— Ну что, Соня? — спросил Фёдор.
— Началось, Федя.
— Евменовну позвали?
— Позвали. Там и Евменовна и Поликарповна. Иди, Федя, к себе и молись.
