Кроме гипотезы об искажении, никогда не выдвигалась гипотеза об активном ответном действии [rétorsion] со стороны объекта на все эти выспрашивания, домогательства, насилие.
Но может быть, недовольный этим отчуждением посредством наблюдения, объект обманывает [trompe-t-il] нас? Может, он придумывает оригинальные ответы, а не только те, к которым его побуждают? Может, он вовсе не хочет, чтобы его анализировали и наблюдали, воспринимает это как вызов (а это так и есть) и отвечает другим вызовом? Эта победная хитрость анализируемого объекта очень хорошо ощущается в так называемых гуманитарных науках (хотя об этом и предпочитают забывать). Здесь уже можно констатировать точку невозврата, когда не только любая позиция субъекта анализа характеризируется относительностью и неопределенностью, но и происходит полное изменение приоритета: сегодня повсюду торжествует анализируемый объект, именно благодаря своей позиции объекта как предмета [sujet] анализа. Он повсеместно ускользает от субъекта, ссылаясь на неопределимую позицию предмета. Благодаря своей многосложности [complexité], он не только выходит за рамки, но и аннулирует вопросы, которые другой может ему задать. Становясь обратимыми, даже материальные процессы ускользают от любых запросов (обратимость – абсолютное оружие против любой детерминации, которую стремятся навязать процессам [phénomènes], но она не сохраняет неопределенность [indétermination], потому что обратимость не принадлежит к алеаторному порядку, она является скорее чем-то вроде точно инвертированной и симультанной детерминации, перверсивной контрдетерминацией). Столкнувшись с уничтожающим их анализом, они становятся обратимыми, так же как преобразуются кажимости, столкнувшись с уничтожающим их смыслом. Предмет анализа повсеместно становится нестабильным, и на этом месть объекта только начинается. Он сам становится частью всеобщей обратимости.
Хуже того, быть может, однажды субъект обнаружит, что его соблазняет его же объект (что вполне естественно) и снова окажется во власти кажимостей – это лучшее, что может случиться и с ним, и с наукой.
Такого рода обратимость, превращение знания в загадочную дуэль субъекта и объекта, что до сих пор прослеживалось лишь в сфере языка, предчувствуют и сами физики в области «точных наук» о материи.
Измерения, произведенные над частицей, не позволяют сказать о том, что произойдет с другой частицей, образующейся в тех же условиях… Весь экспериментальный аппарат при измерении, производимом над элементарной частицей, например фотоном, создает такие помехи, что другая частица, отделенная от первой бесконечным расстоянием, равным в наших масштабах нескольким световым годам, производит мгновенный отклик на это измерение.
«Измерение распространяет свои последствия на расстоянии со скоростью, которая превышает скорость света… Фотоны предупреждают друг друга, передают информацию обратно к источнику света, идут обходным путем,[80] чтобы избежать помех со стороны устройства наблюдения. Фотоны коммуницируют: фантастика! И для этого, по-видимому, они используют мгновенное взаимодействие на расстоянии – за пределами скорости света. Энергия, прибывающая из будущего, в состоянии изменять существующее состояние системы…»
И как же противостоять сверхсветовой иронии этих фотонов с их спецслужбами сверхбыстрого реагирования, которые бросают вызов аналитическому аппарату?
Во всяком случае, гипотеза активного и неуправляемого ответа, не-инертности «предмета изучения [matière]», непримиримого антагонизма, а короче говоря, смертельной дуэли между любым субъектом, таким, каким он гипостазируется в анализе, и любым объектом, которым субъект стремится овладеть в своих расчетах и манипуляциях, эта гипотеза завораживает. Если вдуматься, то она просто фантастически очевидна. Тогда как гипотеза («научная») о мертвой объективности[81] вселенной реально неправдоподобна. Если мы хотим быть материалистами, тогда следует предположить в предмете изучения [matière] вовсе не инертность и пассивность, но дух, даже злой дух, который способен сорвать все попытки его покорить.
