Никто из взрослых стропами этими не интересуется. Они все удивляются другому, что Папа тоже привез оттуда же, ― простой бутылке с коричневой головкой из сургуча. Сургуч, если вы не знаете, ― это то самое, что стоит на почте в горячей банке с подогревом снизу и на что потом ставят штемпель, когда посылку запечатывают. Он еще, когда застынет, отламывается от бумаги крошащейся корочкой, если пальцем подковырнуть. А здесь он на бутылке почему‑то. Необычно. И про саму бутылку говорят, что она необыкновенная: «Питьевой спирт».
(Я думаю про все это, когда стою за домом в густой и росистой утренней тени и, ежась от задержавшейся здесь с ночи прохлады, еще даже неумытый, плету канатик, перебирая нити и завязывая их мудреным узлом в рельефную сверхкрепкую веревочку.)
Из‑за этой бутылки собрались все братья к Папе в гости, уселись за столом, словно праздник у них какой; говорят Папе: «Ну–у, Шура, удивил ты нас всех! Это ведь надо же, в деревне гвоздей не достать, а для космоса все у нас есть!..»
А Папа так торжественно сургуч с бутылки обколотил аккуратно ножом, открыл ее. Мужики сразу все: мол, дай понюхать! Дай понюхать! Передают бутылку вокруг стола, нюхают по очереди, кто‑то аж зажмурился («Крепчак!»), кто‑то наоборот, мол, надо же, и не пахнет ничем, наверное, сверхчистый! Давай, Шура, разливай по ножичку!
Все рюмки составили вместе ― разливает Папа. Никогда я такого не видел раньше: чтобы что‑то в рюмки разливали так аккуратно, по лезвию наклоненного ножа. Налили, разобрали, подняли, приготовились пить, сидят все молча и торжественно. И решили выпить «За космос!», потому что космос ― это лучшее, что есть в нашей стране, и самое главное (я, подсматривающий за происходящим из соседней комнаты, тоже с этим согласен).
И вот выпили они все и сидят молчат, никто ничего не говорит, держат стопки на весу. И вдруг Валюшка Папе:
― Шур, а ведь это вода…
Дальше я не понял ничего, кроме того, что в бутылку эту какие‑то жулики воды налили зачем‑то. А за столом все сидят ошарашенные.
Папа сначала очень расстроился, а потом все решили» махнуть рукой», открыли другие бутылки, простые, из нашего деревенского магазина, а потом смеялись весь вечер, рассказывая друг другу за столом одно и то же («А Шурка‑то! По ножичку, по ножичку!.. Ха–ха! А мы‑то!.. Ха–ха–ха!»)
Стропы для космоса сделаны из самых крепких капроновых ниток. На одной такой нитке можно огромного сома вытащить. Папа рассказывал, что он видел такое на озере Балхаш (название похоже на Балашиху, правда? «Балашиха» ―- «Балхаш». Но это совсем другое название, и место совсем другое, это тоже в Казахстане, недалеко от космодрома Байконур).
Вот из таких очень крепких ниток я и плету канатик, чтобы ловить курятника. Но чтобы эти нитки получить, надо сначала распустить стропу, что не очень трудно, если сумеешь начать; потом мотаешь себе и мотаешь, накручиваешь нитку на клубок, а эта нитка выходит из стропы легко, как по маслу.
Вот из этих ниток я и плету потом канатик специальным морским захватом. Это меня Миша научил ― Валюшкин брат, он служил на флоте. Этот захват одним движением перехватывает сразу три нитки и сплетает их красивым узором; но это не для красоты, а чтобы получился особо крепкий канатик, который я и плету уже четвертый день и еще долго плести буду, потому что за три дня получилось у меня от силы метра полтора; хотя ниток ушло ― тьма. Зато будет очень крепко и курятник ни за что не вырвется.
А курятником он называется потому, что таскает кур. Так Славка говорит. Вообще‑то он не Славка, а «дядя Слава», но его все взрослые зовут «Славка», поэтому и я его про себя тоже «Славка» называю, хотя и обращаюсь к нему «дядя Слава». У него большой чуб и синие глаза как у поэта Есенина (я видел в книжке на картинке голову поэта Есенина).
Так вот, Славка говорит, что сам видел, как курятник утащил от дома курицу. Налетел, подхватил ее когтями и унес…
Я представляю, как это могло бы выглядеть: огромный хищный курятник пикирует с неба и хватает курицу… И правильно делает. А как же иначе? Ведь он ― дикий хищник!
