— Нет! — возразил старик Сеннефер.
— Как так — нет? — сказал Усерхет. — Разве мы не слышали сейчас, что говорил ты о судьбе своей?
— Слышали, чтобы донести?
— О нет! — Усерхет готов даже поклясться. — Разве Усерхет соглядатай и его лавка — место для соглядатаев?
— Верно, — проговорил купец, внимательно присматриваясь к старику, — Усерхет известен как человек честный, высокопорядочный.
Старик, видимо, поуспокоился:
— Ладно, с вами, кажется, и пошутить нельзя. Времена, разумеется, не самые сладкие… Но кто и когда слыхал, что они бывали сладкими? Что-то не припоминаю! При Хуфу, что ли?..
Купец не спускал с него глаз. Нет, не простой этот старец. Далеко не простак. Что-то в нем особенное. Сквозь грубую, затвердевшую, как тина в засуху, кожу просвечивает образ иного человека. Иной крови. Чтобы заметить это, не надо быть провидцем. Речь, манеры, осанка свидетельствуют о том, что старик не всегда был в таком бедственном положении, как сейчас. А эта обида в его словах? Он обижен, обижен, обижен! Как многие в Кеми… И в Дельте. И в других местах…
Старик собрался уходить. Усерхет дал ему жареных тыквенных семечек.
«Немху в наше время не жалуется, — продолжал размышлять Тахура. — Немху сейчас в почете. Значит, этот старик Сеннефер — немху поневоле. А был он, несомненно, знатного рода. Да он, собственно, и не скрывал этого». Придя к такому заключению, купец поднялся, чтобы проводить Сеннефера до порога. И шепнул ему:
— Уважаемый, очень хочу увидеть тебя.
Старик задумался.
— Понимаешь, уважаемый? Очень!
— Хорошо! — Старик кивнул. — Я живу в последнем квартале по дороге к усыпальницам. Последний квартал, последний дом. Спросишь парасхита[22]. Сеннефера.
— Парасхита? — удивился купец.
— Да.
И старик вышел из лавки… Тахура обратился к хозяину:
— Ты знаешь, Усерхет, этого старика?
— Он иногда заходит ко мне.
— Пообедать?
— Да. Он платит вперед за много дней.
— Почему?
— Не надеется на заработки.
— Он парасхит.
Усерхет поморщился.
— Неужели? — проговорил он брезгливо. — Я больше не пущу его на порог!
— Напротив, напротив, Усерхет! — попросил купец. — Ты не только должен пускать, но и угощать получше. За мой счет.
— За твой?
— Да, мой.
Хозяин велел слугам прибрать лавку. Двое из них кинулись исполнять его приказание. Сухощавые, ловкие парни действовали умело и проворно.
— Пойдем в мою комнату, — пригласил купца Усерхет. — Мы поговорим по душам.
— А где обещанная девица, Усерхет?
— Я хозяин своему слову, Тахура. Всему свое время.
Купец признался, что сейчас самая пора побаловаться. А потом не выберешь и часа. Дела, дела, дела!.. Однако хозяин успокоил его, многозначительно кивнув на дверной проем, занавешенный легкой тканью. За нею угадывалось нечто… У азиата раздулись ноздри, как у буйвола.
— Там?
— Да, там.
— Молода?
— Об этом у меня не спрашивают.
— Так пойдем же поскорее, Усерхет. Давай болтать! Давай беседовать! Давай делиться впечатлениями! Буду делать что угодно, сколько угодно, лишь бы дождаться ее! Усерхет, плоть моя изнемогла!
Купец с трудом оторвал взгляд от таинственной занавески, вошел в соседнюю комнату и повалился на мягкое ложе Здесь все было как на его родине: уютно, сумрачно, ароматно, как в цветнике.
— О, Усерхет, — простонал купец, — давай говорить! Дай мне пива или вина. И будем говорить! И, пожалуйста, поскорее, если не хочешь доконать меня!
И когда они уселись и хозяин убедился, что никто не подслушивает, — сказал с усмешкой:
— Послушай, Тахура, почему это вы, азиаты, такие легкомысленные?
— Мы? Легкомысленные? Это почему же?
— Сначала выпьем. Вина. По глоточку, — сказал Усерхет, разливая ярко красную жидкость. В глазах у него замелькали золотистые огоньки, а живот колыхался, словно мешок, наполненный льном.
— Нет, ты скажи, почему мы легкомысленные?
— Скажу. У вас превыше дела — женщины.
Тахура выпучил глаза.
— А как же должно быть?
— Наоборот.
— Значит, сначала — дела?
— Несомненно, уважаемый Тахура.
Вавилонянин почесал бороду.
— Вы, жители Кеми, — сказал купец, — слишком деловиты. И это погубит вас. Когда-нибудь. Ну, скажи мне: неужели же можно пренебрегать красавицей ради даже самой выгодной торговой сделки?
