— И ты пошел с ним?! — не выдержал купец.
— Да!
— В неведомую пустыню?
— Да!
— Вдвоем?
— Нет. С нами были еще. Несколько горячих голов.
— И вы дошли?
— Да!
— Живыми и невредимыми?
— Нет. Мы иссушили нашу печень. Глаза слипались от язв. И тела наши покрылись струпьями. Я один, я один приполз в ту страну и все увидел своими глазами и услышал собственными ушами. Мои спутники лежат в песках Они умерли оттого, что спеклись внутренности их от зноя и безводья.
— И что же там? И что же там? — словно не терпелось купцу Тахуре.
И хозяин лавки сказал:
— У меня выскочит сердце, клянусь прахом отца, выскочит сердце от любопытства! Не томи же нас, уважаемый!
— Я скажу вам все. — Старик облизал ложку. Словно давно не ел. Это всем бросилось в глаза. Вдруг усомнились в том, что старик такой уж мудрый и такой уж многоопытный. Разве мудрецы лижут ложки? Но вскоре пришлось убедиться, что мудрецы способны и не на такое. Старик продолжал: — Мы пришли в землю, которая именуется Та-Кефт. Мы пришли туда, чтобы умереть на виду их блистательного города. Я один добрался ползком, направляясь с холма в город. Как дитя… На карачках. И колени мои источали кровь и гной. И когда я потерял сознание, едва выкрикнув «помогите!», когда я был точно во сне, — меня спас караван. Меня доставили в тамошний Тапе, который блистателен. И люди там рослые, и вместо двух — у них три уха.
— Три уха?! Не два, а три?! Где же третье ухо? — послышалось со всех сторон.
— Третье ухо? — старик почесал мизинцем кончик носа. — Третье ухо вот здесь.
И он показал на затылок молодого человека, сидящего рядом с ним.
Возглас удивления вырвался у каждого, кто находился в лавке. Удивились все, кроме купца. Он улыбался и крутил ус. Его черные глаза — черные, как ночь, — тоже улыбались из-под густых бровей. Или купец знал нечто, что способно перешибить эту новость, или не верил ни единому слову старика.
«…Старик может пригодиться, такие люди всегда нужны. В определенные часы. Могут принести пользу, которой нет цены. Но они должны быть обязаны тебе больше, чем Озирису, больше, чем фараону».
Купец Тахура приказал, чтобы принесли старику полгуся, жаренного на вертеле, истекающего салом и рыжего от огня.
Старик принял гуся как нечто должное, поблагодарив легким кивком вавилонянина. И, отломив хрупкое крыло, он сказал.
— Мне недоставало его! Ибо да будет известно тебе, чужестранец, что воспитания я тонкого. Было время, когда мне подносили яства с острова Иси и рыбу с острова Кефтиу. И я их ел, как девушка, — чуть-чуть. Но путешествие в Та-Кефт сделало меня прожорливым и вечно голодным, как гиена.
Вавилонянин собственными глазами увидел, как летели гусиные кости в разные стороны, мгновенно обглоданные. И все сказали про себя: не зубы это, а настоящая мельница, в которой рушат зерно! Поскольку старик был занят жареным, вкусным гусем — никто не тревожил его вопросами.
Спустя положенный срок — когда от гуся остались одни перемолотые кости, — купец спросил:
— Высокоуважаемый, могу ли я узнать твое имя?
— Да.
Но имени своего так и не назвал. И вавилонянин понял, что с этим надо подождать.
Жара понемногу спадала. Обеденный час миновал. Посетители оставляли свои места и шли по делам. Можно сказать, что лавка опустела. До самого ужина теперь здесь будет сонное царство. Только на кухне по-прежнему пылает огонь и повара размышляют над новыми блюдами, которыми следует потчевать посетителей за ужином.
Старик тоже поднялся с циновки. Подошел к купцу.
— Тебе — спасибо, — сказал он. Поклонился глубоким поклоном. Словно вельможа фараону. И пальцы на руках его, и пальцы на ногах его были длинные и тонкие. Словно у вельможи. — Чужестранец, ты вел себя как истый сын своей прекрасной страны. Я знаю ее, я скажу тебе: звать меня Сеннефер, сын Гемипет. Мой дом был в Саи. Красота его знакома многим, кто бывал в Дельте. Но все это в прошлом. Меня вырвали из родной среды. Кеми стал для меня вроде мачехи. И я даже стал подумывать, чтобы схоронили меня где-нибудь в чужой пустыне.
Усерхет сказал, обращаясь к купцу:
— Господин, вот еще один, кто горько сетует на судьбу свою.
