Но ведь я уже валяюсь под ногами, под грязными сапогами, в луже собственной крови, что ему ещё надо?
Так продолжалось шесть дней. Ни разу во время пыток Айвазов не присутствовал. Вызывал „бригаду“, а сам уходил.
Выдержал, ничего не подписал. Очень помогла мне Люба своим „мужайся“.
Не знаю, кому обязан я тем, что после шести дней меня перестали пытать. И не применили самого страшного — втыкания игл под ногти.
Прекратились пытки, прекратились вызовы на допрос. Снова забыли обо мне.
Каждый день во время проверки я получал восьмую долю листа, писал заявление на имя наркома и просил, чтобы он меня вызвал. Я ему писал, что он обязан меня вызвать. Я писал, что совершается преступная провокация, что честные люди становятся жертвой клеветы и оговора и что следователи сами создают эту провокацию».
Сурен Газарян
* * *
Из чего соткана та радость, что была щедро разлита в атмосфере существования нашего дома, нашего двора?
Вот старинный медный кран в самом начале двора, недалеко от ворот. Здесь все берут воду. Такие краны есть в каждом дворе старого Тбилиси, но из нашего крана течёт необыкновенно вкусная вода, летом всегда ледяная, зимой не очень холодная. Кто бы ни пришёл в наш двор, — гость, почтальон, пильщик дров, продавец мороженого или коробейник с огромной стеклянной витриной через плечо, полной множества галантерейных изделий, весело покрикивающий: «Мелкий товар! Мелкий товар!» — первая просьба всегда была о воде. Выпив кружку, жаждущий удовлетворённо восклицал, словно сговорился со всеми: «Вах! Какая вкусная вода!» Папа объяснил мне, что наша вода — из Натахтарского источника, лучшего в пригородах Тбилиси, а холодная она потому, что трубы закладывали много-много лет назад на очень большой глубине.
Когда в дни праздников уставшие, утомлённые демонстранты, прошагав мимо правительственной трибуны, понуро возвращались через нашу улицу по своим домам, мы, дети, запасались двумя-тремя кружками, располагались от крана до ворот, создав некое подобие конвейера, и поили людей нашей, натахтарской водой. Это была радость!
Время от времени, в жаркие дни, мы всем двором делали мороженое. Из подвала извлекалось чьё-то старинное устройство, предназначенное для этой цели, — подобие двух бидонов, один в другом. Всем руководила конечно же тётя Юля. В меньший бидон отправляли молоко, яйца, масло, сахар и ванилин, а в промежуток между обоими бидонами закладывали колотый лед. Дальше начиналось самое главное и трудное: взявшись за ручку на крышке, следовало крутить одну ёмкость относительно другой вправо и влево попеременно. И так до изнеможения, до бесконечности! Соседи меняли один другого, нам тоже доставалось, но ненадолго — руки сразу же начинали болеть в лучезапястных суставах. Сыпались шутки, подковырки, звучал смех. Никто не оставался в стороне. Даже одинокая пожилая женщина — вечно всем недовольная, постоянно брюзжавшая, такая костлявая и тощая, что казалось, будто она никогда ничего не ест, — тоже взялась крутить бидон, что было уж совсем удивительно. Её ворчливый характер сыграл с ней злую шутку. Дочь богатых родителей, она вышла замуж за красавца, много моложе себя, накупила ему роскошных костюмов, пальто на все сезоны и кучу всякой одежды, но замучила ревностью, отчего он однажды сбежал в неизвестном направлении, оставив всё это богатство и свою фамилию неразумной жене. С тех пор прошли годы, но не любовь: каждую весну, лето и осень Наталия Джанелидзе, протянув во весь двор толстую верёвку, развешивала на ней бесхозную одежду беглеца, чтобы, не дай бог, не попортила её моль, ходила вдоль этой «выставки» и, воздев свои жилистые руки, проклинала бывшего мужа:
— Гмерто, гмерто, — просила она, обращаясь к Богу, — покарай Аполлона Джанелидзе! — Потом собирала всё, напевая грустно и монотонно: — Где ты, Аполлон, где ты? — а мы, бессовестные, безжалостные дети, наблюдали за ней и тихо смеялись. Но сегодня она вместе со всеми крутит бидон, подсыпает новую порцию льда и ждёт, какой из этой затеи выйдет результат.
Наконец — мороженое! Наше, собственное, вкуснейшее. Ни с чем не сравнимое!
