— Анна Михайловна предполагает, что партизаны могли и не знать о том, что именно Умыч убил его. Ведь в операции поимки участвовали и другие полицаи, — уточнил Езерский. — А о том, что Умыч расстрелял беженцев и Леву, знали и якобы пригрозили ему. После войны брат Левы, кадровый офицер Советской Армии, пытался разыскать Умыча, но безуспешно. Когда немцы побежали — он как в воду канул.
— Ну что, Олег Васильевич, — обратился Кирута к Езерскому, — оформляй командировку в Белоруссию. Надо побывать на родине Двуликого Януса, выяснить, не осел ли он там или поблизости, не исключено, что под другим именем.
За окнами поезда проносились и уплывали вдаль вереницы телеграфных столбов, деревенские избы, опустевшие поля, тихие речушки с гроздьями алой калины над водой. Солнце золотом высвечивало не успевшие упасть листья берез. По земле плыла мягкая грусть поздней осени.
Лежа на вагонной полке, Езерский размышлял о том, что в эту прекрасную пору нет лучшего отдыха, как побродить с ружьишком по окрестным полям и перелескам. Свой отпуск он всегда планировал на осенние месяцы в надежде заготовить грибков, порыбачить, поохотиться. Но график, как правило, срывался. Вот и на этот раз предстоит иная охота…
Езерский отдавал себе отчет, что непросто будет отыскать людей, знавших Андрея Бруя. Белоруссия отдала войне каждого четвертого жителя, были сожжены тысячи хуторов и деревень.
Родственников Андрея Бруя, как, впрочем, и знакомых, отыскать не удалось — село, в котором он родился и вырос, было уничтожено фашистами. Но в районном центре сотрудник Комитета государственной безопасности майор Михнович, выслушав Езерского, сообщил, что из числа полицаев, сотрудничавших с немецкими оккупантами, не разысканы всего двое, и один из них — Андрей Бруй. Родом он из небольшой деревеньки, которую фашисты сожгли дотла. Перед войной был осужден. Наказание отбывал в Могилевской колонии. С приходом немцев стал им прислуживать.
— Как же ему удалось затеряться с такой биографией? — спросил Езерский.
— Ну, сразу-то его не искали, чем он и воспользовался. Потом, надо полагать, сменил фамилию, с прошлым порвал и отсиживается где-нибудь.
— Если бы порвал. А вдруг нет?
— Коль скоро им заинтересовался уголовный розыск, то уж точно нет, — констатировал майор.
Информация, полученная от сотрудника КГБ, не прояснила того, что волновало и не давало покоя Езерскому. Его растерянность не ускользнула от внимания майора Михновича. Прощаясь, он посоветовал:
— В областном управлении КГБ на Бруя имеется дело. Советую вам обратиться туда. Помнится, там были показания свидетелей, близко знавших его. Да и фотография его вам необходима…
В Могилевском управлении КГБ Езерскому выдали тоненькую папку с показаниями свидетелей о сотрудничестве Андрея Бруя с оккупантами на территории Белоруссии. Обязанности выполнял добросовестно, прислуживал охотно, но затем неожиданно исчез. По сведениям КГБ, он проник на территорию одной из соседних областей, где продолжил сотрудничество с оккупантами.
Имелись также сведения, что перед войной Андрей Бруй был осужден за кражу колхозного скота, но наказание полностью не отбыл: вступившие в Могилев немецкие части освободили его.
В фашистском досье, попавшем в руки советских воинов, имелась фотография и дактилоскопическая карта с отпечатками пальцев Бруя, изъятая немцами из канцелярии колонии. Полученные данные давали возможность не только разыскать предателя, но и опознать его.
И снова, в который раз за эти дни, Езерский подумал о том, как много предстоит еще поработать, чтобы разыскать и воздать по заслугам каждому отщепенцу, предавшему в годы войны свой народ, свою Родину.
Из печати он знал, что нет-нет да и происходят еще где-нибудь процессы над изменниками Родины. Пока жива человеческая память, люди не забудут и не простят их преступлений.
Прощаясь с гостеприимной Белорусской землей, капитан увозил в своем сердце и боль за неисчислимые страдания, выпавшие на ее долю, и восхищение несгибаемым мужеством ее народа.
