Фантастика 1968 - страница 77

Кафе было маленьким и уютным, как ладонь, что подкладываешь под голову.

Зато взгляд моего соседа по столику — еще холоднее, чем мороженое, которое мне принесли.

И я совсем не ждала, что эти темные глаза так быстро потеплеют и, кивнув на столик у окна, сосед скажет: — А вот те двое сейчас сцепятся.

Два парня, отшвырнув стулья, схватили друг друга за лацканы пиджаков.

— А теперь войдет милиционер, — продолжал сосед деловито.

И милиционер вошел и раздвинул молодых петушков.

— А сейчас к беседе присоединится подавальщица.

Мимо нас к окну решительно прошагала официантка.

— А сейчас…

Он как будто вел репортаж, только слово опережало действие.

Это было смешно и немножко странно. Хотя, собственно, почему? Скандал он, конечно, предсказал по случайно долетевшей фразе. Постовой увидел драчунов в окно, а догадаться, что официантка позаботится о счете, вообще не составляло труда.

— А сейчас, — сказал он, — мы познакомимся, встанем и выйдем отсюда.

…Вечером, прощаясь, он произнес, не спрашивая, не уговаривая, а утверждая:

— Встретимся завтра в семь у Большого театра.

— Значит, до завтра, Виктор… А как дальше?

Его лицо на секунду стало торжественным.

— Фамилию мою вы завтра прочтете в «Вечерке». Под стихотворением на третьей странице. Пока!

…По дороге на свидание я купила газету. В ней было только одно стихотворение. Под ним стояло: Павел Будкин. Но Павел?

Значит, не он. Подвели парня…

Обещали, да не напечатали.

— Добрый день, товарищ Будкин!

— Фамилия была на месте?! — обрадовался он.

— Но… значит, вас зовут Павлом, а не Виктором?

— Нет, как раз Виктором… А вы решили, что в газете будут мои стихи? Но я — то говорил — вспомните — только о подписи, без имени, о фамилии. Об одной фамилии, без имени.

— Павел — ваш брат?

— Я единственный сын. И от вас первой узнал, что есть у меня на свете поэт-однофамилец.

— Ну, хватит шуток. Не лгите.

— Рад бы, да не могу. Понимаете, все, что я говорю, оказывается правдой. При одном маленьком условии: если мне верят.

— Ну-ка скажите, что сию минуту пойдет дождь. — Я вскинула глаза к небу.

— Я-то скажу, да вы не поверите. Значит, мои слова и ложью не будут. То, чему не верят, — не ложь и не обман. Разве сказки лгут?

— Значит, обязательно надо, чтобы я вам поверила?

— Вы или кто-нибудь еще… Но лучше вы!

— А как вы об этом узнали? Ну, о том, что не можете врать?

— Да похвастал как-то знакомой девушке, что завтра выполню план на двести процентов. А ведь знал, что не могу. Я тогда едва девяносто вытягивал. А утром пришла в голову одна штука… Ну, приспособление… Смотрю к концу смены — есть двести. Тут я только и вспомнил, о чем вчера трепался. И с тех пор не знаю, что делать. Опоздал на работу, сказал, что мать заболела, а через час меня к ней с завода вызвали… Пошутил с Борькой — товарищ мой, — что не любит его, видно, Ира, — а она на следующий день с другим в загс пошла. Сказал, что Петросян проиграет две партии подряд — в споре сказал, и забыл тут же, а Тиграну страдать пришлось… Поверил мне, значит, кто-то.

…Я рылась в книгах. Неужели ни с кем и никогда не бывало того, что с Витей? Правда, давно верят, что говорить о несуществующей болезни близкого человека — значит накликать ее. Но это же мистика. Или, может быть, какие-то законы психологии?… Хотя случай с газетой — к нему-то психология отношения не имеет.

Может, считать все просто цепочкой совпадений и не задумываться…

Мы вместе смеялись над жестом, вошедшим у меня в привычку: как только он начинал говорить о будущем, я хлопала его по губам, обрывая на полуслове. Но иногда что-то все-таки прорывалось. Результат?

Мне подарили на день рождения книгу, о которой я давно мечтала. Я получила на всех экзаменах пятерки. Я очень понравилась его маме. Я… Да что это все обо мне?

Он выиграл в сеансе против Смыслова, прошел без поражения заводской шахматный турнир, сделал пять изобретений, получил три премии, выжал штангу в сто двадцать кило и написал стихи (хотя в последнее я и не верила).