Боже мой, он даже говорил моими формулировками! Моими интонациями! Я мог спорить с кем угодно, но со своей логикой?..
— Да, да, дело не должно страдать, — безучастно отозвался я, и аппарат был включен снова…
Теперь мы подменяли друг друга как по вахтенному расписанию. Работа действительно кипела. До чего не догадывался я — догадывался он, ошибется напарник — замечаю я. В особо сложных местах аппарат отключался, и загвоздка устранялась сообща.
Одно не давало покоя: сознание того, что 50 процентов наслаждения от бурно кипящей работы проходит мимо меня. Конечно, я мог, недолго думая, убрать аппарат. Но кто мог сказать наверняка, через какой срок подсознание полностью освободится от печально приобретенных свойств? Нет, непредвиденностей мне больше не хотелось, и в одну из своих смен я перебрал механизм аппарата таким образом, чтобы сумма наших процессов привела нас, наконец, к первоначальным и стабильным состояниям. Монтаж оказался сложным, хлопотливым и занял почти весь период моего бодрствования. Но зато уснул я удовлетворенный и успокоенный.
Увы, мой напарник оказался не из тех, кого легко провести, он все заметил и, в свою очередь, весь свой срок ухлопал на восстановление аппарата.
Вот где началась борьба гигантов! Он свое, а я свое! И все молча, с утайкой, как будто ничего особенного. Здороваться мы перестали, обмениваться мнениями тоже. А конца этому, видно, не было — схватка абсолютно равных возможностей!
Основная работа была, конечно, забыта. Куда там — обоих охватило состояние азарта… Кто кого!
Первым сдался я. Сдался или просто просветление пришло, не знаю. Собрал винтики и пружинки полуразобранного аппарата-посредника и разбудил коллегу. Он проснулся недовольный, пожалуй, рассерженный.
— Кажется, я недоспал свое, — холодно сказал он, поворачиваясь на другой бок, — делайте ради бога свое дело, а я свое дело знаю.
Я помолчал, собираясь с мыслями, а потом начал говорить как можно убедительнее, чтобы ни одно слово не пропало даром.
— Ни меня, ни вас не может удовлетворить создавшаяся ситуация. Как человек науки, вы должны понимать.
— Да, да, да, человек науки! — не выдержал он. — И не хочу быть чем-нибудь другим. И не уговаривайте…
— И не уговариваю! — тут уж разозлился и я. — Не уговариваю, но горжусь! Горжусь тем, что создал вас. Ведь мы доказали, что любой, может быть даже просто дурак, способен стать другим, захоти он этого. Мозг любого открыт, открыт для просветления.
Искренний, взволнованный тон моих слов, кажется, подействовал на напарника. Он стоял рядом с аппаратом, бодрый, подтянутый, а я говорил и говорил.
— Значит, принципиальная возможность отделиться и жить собственной жизнью ученого существует, вы думаете?
— Несомненно, — твердо сказал я, — прямо сейчас мы садимся и разрабатываем решение хотя бы в общих чертах…
С тех пор прошло достаточно времени, чтобы я мог все оценить и взвесить, прежде чем выступить с открытым рассказом об эксперименте, который некоторые назовут, чего доброго, фантастическим. Мой первый напарник по-прежнему бодр и энергичен, люди науки с удовольствием знакомятся с его последними разработками, журналисты иногда берут интервью. Ни он, ни я не боимся за свое будущее. Аппарат-посредник, в корне переделанный нами, сообщил ему заряд умственной энергии, которого хватит на две жизни. Одновременно и я был целиком очищен от паразитических помех..
Ошибки прошлого были учтены, все последующие напарники прошли через аппарат без треволнений, без психологических драм. Они отпочковались от меня, полные творческих идей, смелых замыслов. Одни пошли в технику, другие занялись сугубо теоретическими дисциплинами, даже один скрипач затесался непонятным образом в эту компанию. Доктора наук, эрудиты — они знают о многом, и когда мы сталкиваемся на улицах, то раскланиваемся, подолгу стоим, рассказывая о последних достижениях наук. А иногда запросто собираемся компанией — все свои. Вот уж где можно понаслышаться всякой всячины! Любят они все послушать и историю о моем первом эксперименте. Когда просят, достаю старый будильник, говорю:
