Баночка перевернулась, из нее выползла колбаска прозрачного желтоватого клея. Кассир, побледнев, вскочил:
— Вы за это ответите! — Он нажал кнопку.
Егорову пришлось еще долго размахивать руками, кричать, оправдываться, объясняться, усовещивать, призывать, угрожать и льстить, пока, наконец, в девятом часу он не выехал на машине начальника станции. Вместо быстрого мощного автолета ему пришлось сесть в допотопный автомобиль, прихотью судьбы заброшенный в сарай начальника местной службы движения.
Мысленно установив генетическую связь между станцией и начальником, с одной стороны, и животными, преимущественно собачьего рода, с другой, Егоров успокоился и начал осматривать окружающий мир. А он был прекрасен. Высокое голубое небо с мелкими полупрозрачными облачками было заполнено теплом и светом. Свежая, еще зеленая пшеница сверкала росой. Над степью разливался аромат здоровой радостной жизни. Врывавшийся в машину ветер эластичной прохладной струей теребил егоровские вихры, и ему казалось, что у него вместе с волосами без боли отрывается и улетает кожа… Слабый запах степи пронимал его, как стакан перцовки после долгой холодной охоты.
— Давненько я не бывал здесь, — растроганно шептал он, глядя на знакомые поля, черные ленты дорог, петлявших вдоль густых лесополос.
— В Музыковку? — спросил шофер.
— Ага.
— К Нечипоренко?
Егоров посмотрел на парня. Чернявый веселый хлопчик. Его звали почему-то Реник Рейнгольдс.
— К нему. А ты откуда знаешь?
— А что тут знать? К нему многие сейчас ездят… А вы не знаете, скоро он назад полетит?
— Полетит. Дай отдохнуть человеку, он же только что вернулся.
“Волга”, легко катившая по бетонному шоссе, замедлила ход.
— В чем дело? — спросил Егоров.
— Да тут съезжать надо с бетонки. Поворот на Музыковку.
— Так в чем же дело? Валяй…
— Та дороги ж здесь у нас, не дай господи! Когда сухо, оно еще ничего, а после такого дождя…
Парень не договорил и свернул направо. Машина, сделав лихой поворот под мостом, выскочила на черную ленту проселочной дороги. Егоров с опаской посмотрел вперед. Он хорошо знал, что такое черноземный тракт после дождя.
Дорога были изрыта глубокими колеями. Рытвины напоминали окопы. Грунт под колесами “Волги” расползался все больше и больше, пока машина, наконец, не села на живот, беспомощно разбрызгивая с колес большие черные куски.
— Есть, — сказал Реник и остановил мотор.
Они выбрались наружу. Егоров сразу же утонул по щиколотку в жирной вязкой грязи. С проклятьем выдернул он ногу из клейкой массы. На легкие летние туфли налипли пудовые комья дегтярного цвета, и Егорову показалось, что он надел валенки. Теперь он не чувствовал под ногами ничего, кроме зыбкой и скользкой неустойчивости. Ему стало даже немного страшно; вдруг земля начнет медленно расплываться под ним и засосет его в глубокую черную трясину.
Пока он преодолевал силы сцепления, Реник, ловко орудуя совковой лопатой, расчистил путь.
Они двинулись дальше. Егоров, тихонько ругаясь, счищал плодородный навар с изгибов и впадин подметок.
Они свернули на другую дорогу, ведущую прямо на Музыковку. Здесь не было глубоких ям, но зато весь верхний слой почвы превратился в некое подобие жидкого масла. “Волга” буксовала через каждые три шага. Мотор, переключенный на первую скорость, жалобно ревел, из выхлопных труб валил черный дым. Реник вылез и, пощупав радиатор, махнул рукой.
— Будем стоять, — сказал он, — пусть остынет.
Егоров привалился к багажнику и пускал голубой сигаретный дым вверх, в насмешливое чистое небо.
— Черт те что, — раздался рядом с ним голос Реника, — Луну освоили, Марс освоили, на Венере высадились, а дороги у нас по-прежнему ни к бисовой маме.
— Почему? — возразил Егоров. — Есть великолепные магистрали, по одной из них мы с тобой сейчас ехали.
— Так то же магистраль. А до Музыковки добираться тяжче, ниж до Марса.
— Вся беда в том, мой дорогой, — назидательно сказал Егоров, — что мы живем в переходный период. Автолеты еще не вошли в силу, а машины уже вышли из употребления. Когда наладят массовый. выпуск автолетов, дороги как таковые будут не нужны. Останутся лишь большие автострады. А вся остальная мелочь, такая, как эта, будет перепахана и засеяна. Сохранят только “пятачки” для приземления автолетов. И то по традиции. Автолет может сесть в любом месте — на суше, на воде, в лесу, на болоте…
