— Эх, и почему у меня всегда как-то не так получается? Вроде и придумаешь правильно и стараешься как лучше… — Он недоуменно пожал плечами.
— Дать тебе добрый совет? — снисходительно сказал Малышев. — Введи в машину, как на духу, свою цель, просчитай оптимальный вариант. Может, тебе еще удастся сохранить свои числа…
— Тебя, я вижу, уже распирает потребность давать добрые советы задаром? — Кайменов остро взглянул на Сергея. — Запрограммировать мою цель… Слишком многое пришлось бы переводить в двоичные числа, Сережка: что я люблю науку — именно ее, а не связанные с этим занятием блага! — и хочу, чтобы от нее людям жилось лучше, интереснее, честнее… Что я умею и люблю выдумывать… что я не хочу терять уважение. к себе, уступая таким, как Шишкин… и что мне сейчас печально за тебя. Боюсь, что я не подберу для всего этого ни логических схем, ни программ. Уж пусть будет, что будет.
Он встал, снял халат. Натягивая куртку, повернулся к Малышеву.
— Знаешь, почему нам сравнительно легко удалось запрограммировать Шишкина? Да потому, что он не живет, а выкручивается. А промоделировать в машине жизнь человека — нет, не получится!
— Но ты ведь сам недавно говорил, что надо применить кибернетику к организации личной жизни!
— Ни черта ты не понял из того, что я говорил! И — хочешь одно маленькое предсказание в обмен на твое? Не скажет Шишкин на собрании про тот случай… ну, что я его дураком назвал. Именно потому, что он дурак. В этом его слабое место… Если не веришь — просчитай на машине. Будь здоров!
Кайменов ушел. Сергей долго еще вышагивал по залу. За решетчатыми стенами шкафов “Молнии” тепло тлело каре электронных ламп, на пульте призывно мерцали ряды неонок, а он все ходил, размышлял, курил. Потом тряхнул головой, выложил на стол пачку бумаги, сел работать.
Из института он ушел за полночь.
И еще несколько окон на втором этаже институтского здания в этот вечер светились необыкновенно долго: в кабинете Валентина Георгиевича Шишкин писал свой доклад. Лицо его было значительным.
Как опишу собрание? Моих сил еще достанет рассказать, как в заполненном конференц-зале ровный говор переходит в тишину, как президиум рассаживается на сцене за длинным столом, как председатель месткома института открывает собрание и предоставляет слово Павлу Николаевичу Шишкину для доклада “Повышение трудовой дисциплины, производительности труда и наши задачи”, как на лицах сидящих выражается покорность судьбе.
Но когда Павел Николаевич восходит на трибуну под лозунг “В науке нет столбовых дорог…”, когда лицо его по форме № 4 выражает и озабоченность, и решимость, и преданность науке и всем вышестоящим органам, и светлую скорбь о героях, павших в битвах, в которых ему, Шишкину, участвовать не довелось, и удовлетворение оттого, что эти жертвы принесены не напрасно… Когда он звучным голосом произносит: “Товарищи! За истекший с начала года период наш коллектив…”
…нет, не могу. Бессильна проклятая проза!
Собственно, доклад был как доклад. Было сказано о повышении роли кибернетики в свете решений последних Пленумов, О необходимости включиться в борьбу за выполнение этих решений. Покончить с недостатками. Фамилия Кайменова упоминалась в докладе трижды: в связи с инцидентом на конференции, где он высказался насчет академика Феофана Степановича Мезозойского, в связи с участившимися опозданиями и напоследок в собирательном смысле: “кайменовы”.
Володька сидел в ближних рядах, лицо у него было надменное и растерянное. В зале время от времени возникал разговор, по рядам гуляли какие-то листки. Валентин Георгиевич в президиуме просматривал бумаги, мерно кивал докладчику; вот он снял очки, стал глядеть на Шишкина неопределенно-тяжелым взглядом из-под набрякших век, потом снова углубился в бумаги. Сергей Малышев несколько раз вынимал пачку сигарет, косился на дверь: ему очень хотелось курить.
Докладчика вознаградили жидкими аплодисментами. Потом на сцену поднялся вечно улыбающийся кандидат наук Альпер-Сидоров, взъерошил остатки шевелюры вокруг лысины.
— Конечно, новые веяния следует прливетствовать… И инициативу Павла Николаевича тоже — что он решил распрлострланить текст своего доклада до собрлания. Это экономит врлемя, сотрлудники успевают прлодумать свои выступления и все такое… Но, видимо, на этот раз получилась досадная неувязка. Павел Николаевич, ведь если доклад распрлострланен, то зачем, спрашивается, его зачитывать?
