Мария Осинина
ПОСОХ КОРКУТА
День первый
Видавший виды ГАЗик рыбзавода бодро, точно сайгак, несся по степи, взбрыкивая на кочках.
— К обеду поспеем, не боись, молодежь, — водитель, немолодой уже казах в потертом войлочном борике, на каждом ухабе прикрикивал «ай шайтан», лупил баранку и поддавал газу.
— Машина — конь, сейчас таких не выпускают!
Пассажиры терли глаза и плевались соленым песком — ветер разбушевался со вчерашнего дня. От Аральска до Переправы путь не близкий, и надо же, из всех автомобилей, имевшихся в гараже рыбзавода, удалось нанять лишь шестьдесят девятый газон, одноименного года выпуска с обрезанной крышей и без тента.
— Это арвахи[1] тревожатся — духи предков. Ой, не к добру вы на Мертвый остров едете, туда лет пять уже никто не ходит. Как последний раз шымкентовские металлоломщики пропали, так больше никому не охота. Говорят, узбеки привозили американцев, так они оттуда драпали, аж пятки сверкали.
— Афа,[2] мы не за металлом. Мы кино снимать.
К обеду ветер начал стихать, песок прибило к земле, обнажая горизонт над неподвижной, будто налитой ртутью чашей моря.
Завизжали тормоза и ГАЗик встал, как стреноженный жеребец.
— Все, дальше я вам не попутчик. Уговор был до пристани, так что выгружай поклажу!
— Ну, вот мы почти дома! — Сашка вывалился из кабины, вскидывая на спину рюкзак и включая видеокамеру.
Под ногами захрустело — соленая корка и россыпи ракушек повсюду, куда хватало взгляда.
— Мама дорогая, а вода-то где? — Колька бесцеремонно мельтешил перед объективом, стаскивая одной рукой сумки в кучу, а другой — размахивая сигаретой.
— Можно подумать, ты много помнишь, — проворчал Витька, помогая Светке вылезти из газона, — тебе лет семь было, не больше, когда мы отсюда драпанули.
— Древнее зло проснулось, тревожит арвахов, — проворчал водитель, резко потерявший свой дорожный задор, а вместе с ним и румянец, — старики говорят, если ночь застала в степи и страшно, нужно разбить шатер на могиле предка, тот защитит от злых духов.
На мертвом острове нет могил, поэтому никто вас там не убережет от беды, послушайте дядю Коркута,[3] он плохого не скажет.
Проводник махнул туристам рукой, завел свой тарантас и газанул назад.
— Эй, куда? — кинулся Сашка вслед, — вы обещали помочь надуть лодки!
Казах вернулся, вытащил из багажника компрессор и подключил к аккумулятору. Все время, пока туристы надували лодки, он молчал и обиженно сопел.
— Ребята, может, товарищ прав? Может, не надо, а? — Светка подкралась со спины и наблюдала за процессом.
— Можешь вернуться в город на этом такси, мы не обидимся, — сказал Колька и посмотрел на водителя. Тот сделал вид, что не услышал.
Через полчаса он ехал назад в город, а четверка путешественников дружно гребла веслами по направлению к острову.
Потом еще два километра шли пешком, обливаясь потом и перекидывая с плеча на плечо тяжеленные сумки.
И вот, наконец, сквозь послеполуденное марево осторожными мазками проступили вышка метеостанции, брошенный автокран, башня котельной, танки для хранения воды. Мертвый город расправлял плечи, наступая на солончак.
— Слушайте, я здесь первый раз, но ощущение дежа-вю такое яркое, будто я сама здесь родилась и выросла, — пожала плечами Светка.
— Это Колька здесь родился, а я вырос, — промолвил Сашка.
Это был город его детства, его город Снов. Целых двадцать лет он возвращался сюда по ночам и в мечтах. Родителей перевели на большую землю, когда Сашке исполнилось десять, а младшему брату Кольке — семь лет. Надо же, еще что-то помнит! Для брата это было веселое путешествие в новые края, а для Сашки — грусть и тоска. Он прощался с друзьями, с веселой, полной приключений жизнью, он прощался с детством. И только обрывки воспоминаний — дыхание соленого бриза, вкус отвара верблюжьей колючки, женщина с золотыми волосами, провожавшая его с пригорка, — были слабым утешением.
