Фадеев - страница 157

Летний домик Фадеевых, в котором Саша жил, приезжая на каникулы, стоит пустой и заколоченный. Некоторое время назад я побывал возле него — подошел к ограде, проваливаясь по колено в снег, подергал примерзшую к земле калитку… Во дворе стоял белый бюст Фадеева. Судя по старым фотографиям, раньше он был в большей степени похож на оригинал. Потом его, должно быть, подновляли, и портретное сходство стало размываться. А недавно мне прислали из Чугуевки фото — бюст осыпался от времени, Фадеев потерял лицо…

Не пощадило время и дачу в Переделкине, где писатель покончил с собой. Вот что пишет сайт peredeikino-land.ru: «В конце лихих 90-х земли вокруг проезда Вишневского прибрало к рукам некое ООО „Строй-Декар“ и построило на них „эксклюзивный“ коттеджный мини-поселок. На задворках этого новодела, за двойными стенами, под неусыпным оком охраны прячется пустующий литфондовский дом, в котором застрелился Александр Фадеев… Эта последняя дача, хоть и является собственностью Международного литфонда, оказалась за шлагбаумом… В настоящее время она полуразрушена, пустует, участок запущен». Газета «Совершенно секретно», 2003 год: «Теперь в доме Фадеева — ночлежка для восточных „гастарбайтеров“, возводящих на незаконно приобретенной, с точки зрения Литфонда, земле замки новым хозяевам жизни».

Словом, какой-то тотальный разгром.

И все-таки сегодня Фадеев, хотим мы того или нет, приобретает новую и даже несколько пугающую актуальность.

Шагнув в XXI век, мы еще не пережили, как оказалось, свой век XX. Прошлое не отпускает — или не хочет, чтобы мы его отпускали. Или это вообще не прошлое?

С распадом СССР Россия утратила южные и западные земли, но в литературе эта территория (назовем ее здесь «Большой Россией») по-прежнему едина. Украина, Кавказ, Средняя Азия — по-прежнему территория русской литературы. Слово оказалось долговечнее, крепче государства, и ничего с этим не поделаешь: не объявлять же Бабеля украинским писателем, а Искандера — абхазским! В литературном измерении не распались ни Российская империя, ни СССР. Они живы постольку, поскольку жива рожденная ими литература, а та — пока мы ее читаем, воспринимая именно как свою, а не как памятник ушедших культур.

Советская страна перешла в иное агрегатное состояние — эфирное, почти невесомое, но зато куда более устойчивое, потому что рукописи, по крайней мере опубликованные и прочитанные, действительно не горят или горят очень неохотно. Коллективные представления, сознательные или бессознательные, которые порой называют проявлениями «имперской ностальгии», — не фантомные боли в утраченных конечностях. Это естественные ощущения человека, живущего не только здесь и сейчас, но во всем территориальном и хронологическом пространстве самовоспроизводящейся русской культуры. Можно сказать, что территория «Большой России» — не в юридическом или административном, а в культурном, ментальном смысле — по-прежнему принадлежит нам, но лучше сказать иначе: это мы по-прежнему принадлежим этой территории, кто бы ее в данный момент ни контролировал, кому бы в ее пределах ни ставились или рушились памятники и в честь кого бы ни назывались улицы ее городов. Улицы переименовать легко. Переродить культуру куда сложнее — корни ее матрицы глубже и жизнеспособнее, чем кажется.

События сегодняшних дней на так называемом постсоветском пространстве показывают: живо многое из считавшегося давно умершим. Минуло столетие, утрамбованных которым судеб и событий хватило бы на несколько веков, но в нас самих изменилось немногое. Система координат осталась прежней. Есть тревожное ощущение так и не пережитой нами Гражданской. Живы красные, живы белые, живы зеленые. Живы приморские партизаны и молодогвардейцы Донбасса. Наш XX век продолжается. По отношению к его ключевым узлам и фигурам мы безошибочно выявляем «своих» и «чужих».

Книги Фадеева можно любить или не любить — важнее другое: они живы.

В фадеевских текстах обнаруживаются поразительные, необъяснимые пересечения с сегодняшней реальностью, открываются новые смыслы, о которых не мог знать сам автор. Книги Фадеева взаимодействуют с современной действительностью и подпитываются от нее энергией. Они по-прежнему — о нас. Их, почти похороненных нами, воскрешает сама жизнь.