– Тогда я сам был виноват, – угрюмо ответил Павел, вспомнив, как Лидка хотела его бросить в первый раз. Она тогда впервые узнала, что он ей изменил, и очень тяжело это перенесла, может быть, на фоне скачущих гормонов. Машке было, кажется, полгода или что-то даже меньше, и Лидка кормила ее грудью. Машка ревела почти все время, у нее вроде колики были. А Лидка бегала злая, потому что Павел отказался оплачивать няню.
– Ты же мать – сама справишься, – сказал он тогда, и, как ни пыталась женушка что-то ему доказать, он стоял насмерть. Почему? Черт его знает. Ведь не денег же пожалел. Деньги были, причем гораздо больше, чем сейчас. Тогда деньги вообще можно было делать из воздуха. Если есть голова на плечах и не боишься последствий. Тогда Паша вообще об этом не думал, не было повода. Тот мужик еще не повесился, жизнь была как шампанское, и ему так нравилось, что Лидка наконец-то попалась в западню. Что она сидит дома, нечесаная, с кругами под глазами, отекшая и чуть-чуть пополневшая после родов и от грудного молока. В этом молоке были все ее пижамы и майки, оно капало без остановки, переливалось через край, а Павел любил называть ее молокозаводом.
– Еще раз скажешь так, я из тебя тоже кое-что выдою, – злилась она.
– Вперед, – смеялся он и демонстративно раскрывал ей объятия. Ему так нравилось, что она родила от него, для него и из-за него такую маленькую куклу в розовом облаке каких-то детских тряпок. Родила в мучениях, как и все бабы. И что теперь она слаба, она зависима, она просыпается, стоит Машке только пискнуть. Ему нравилось быть сильным, властвовать над Лидкой, над которой властвовать до этого не получалось никогда. И он был пьян, когда вернулся домой с одной из тысячи одинаково тупых «деловых» встреч в сауне. Весь в засосах, красный и омерзительный. Степановские охранники его тогда практически выгрузили из машины, смеясь, и передали с рук на руки его мегере-жене. Часа в четыре утра. Разбудив и ее, и ребенка, естественно. В кармане у него лежала сильно початая пачка презервативов, в сумке бутылка коньяку, а сам он глаз не открывал, но настойчиво бубнил – требовал продолжения банкета (в смысле, минета), распускал руки, называл свою законную супругу Анжелой и угрожал, что, если она, Анжела, немедленно не отработает бабосы, он все заберет – плохое тут обслуживание. Дайте жалобную книгу!
Откуда он все это так хорошо знает, спросите вы, если уж был он тогда в невменяемом состоянии. На этот вопрос есть ответ, о котором Паша вспомнил с грустью. На следующее утро, которое наступило часа в два дня, Лида напоила его крепким чаем дала поесть супчику, а потом спросила с вежливой и даже какой-то странной (особенно в такой момент) ласковой улыбкой:
– Хочешь, посмотрим кино?
– Кино? – слабым голосом переспросил он. Сейчас он хотел только одного – покоя. Идея залечь на диван, обнять свою любимую женщину и посмотреть какой-нибудь глупый предсказуемый фильм – это было то, что надо. – Давай.
– Сейчас поставлю, – кивнула она и подошла к видеомагнитофону. Она была одета в брючный костюм и кардиган крупной вязки, на лице – косметика. Она была красива, а через лифчик на кардиган не капало молоко – странно. Наверное, она что-то подложила. В любом случае все эти детали Павел отметил уже потом – когда она пыталась уехать на своей машине. А он за волосы ее оттуда вытаскивал. А пока она ставила кассету, цокая каблучками по паркету. И тут он увидел – увидел все. Лида всегда была женщиной с очень крепкой нервной системой. И с выдержкой. Железная леди, мать ее. Пока он ползал и ронял презервативы, Лида поддакивала ему, смеялась, спрашивала, сколько он готов доплатить Анжеле за оральный секс.
– За качественный? – переспрашивал он, пьяный.
– О, конечно! – хохотала Лидия. И снимала на камеру все. Засосы. Следы от помады, презервативы. Выражение лица. Ответы на вопросы.
– Слушай, – спросила она как ни в чем не бывало, – а чего мы раньше никогда не делали домашнего видео? Это такое интересное дело!
– Лид, зачем это? – хрипло проговорил Павел, чувствуя, что ему становится трудно дышать.
