– Моя родина – весь мир.
Катрин рядом со мной не удержалась от смеха. Ну вот, Никола в очередной раз съедят с потрохами.
– Если ты запросишь статус безработного… – он тщательно подыскивал слова. – Я хочу сказать, не в твоих интересах привлекать к себе внимание правительства, понимаешь?
– Я правительства не боюсь!
На этот раз засмеялась даже я.
– Хочешь пива, Эмиль? – спросила Катрин, явно желавшая, чтобы спектакль продолжался.
– Не могу, querida[15], надо бежать. Меня ждут на съемочной площадке.
– Что?
– Я вчера в баре познакомился с одной кинопродюсершей, и она сказала, что я идеально подойду для небольшой роли в pelicula[16], который она снимает. Она мне заплатит, так что я пошел!
У Катрин, которая всю жизнь мечтала, чтобы ее ждали на съемочной площадке, отвисла челюсть. На этот раз засмеялся Никола, от души хлопая Эмилио по спине:
– Славно, дружище. Только не подписывай контракт, о’кей? Бери наличными!
– Я коммунист, но не дурак, hombre[17].
Кубинец широко улыбнулся Никола и хлопнул его по плечу.
– Adiós, Ной! Señoras…
Они с Ноем дали друг дружке пять только им двоим известным способом, и Эмилио вышел.
– Он это сказал, чтобы позлить меня? – спросила Катрин, едва за ним закрылась дверь. – Это вы его подучили так сказать?
– Нет… – Никола все еще смеялся.
– Черт, не может быть! Он ведь даже не актер!
– Ну… в каком-то смысле…
– Кто эта продюсерша? Кто, кто?!!
Не утерпев, она пулей вылетела из квартиры вдогонку Эмилио. Никола повернулся ко мне:
– Вау…
– Ты еще легко отделался.
– Нет, ты постигаешь его логику?
– «Моя родина – весь мир», – повторила я, подражая акценту Эмилио. – С этим не поспоришь, Нико.
Никола тихонько засмеялся и погладил меня по руке, одновременно тронутый (я передразнила Эмилио, почти пошутила – это был прогресс, достойный коматозника, наконец-то пошевелившего мизинцем, когда произнесли его имя) и преисполненный сочувствия. Мой подбородок тотчас же задрожал, в глазах защипало. Ну просто собака Павлова! Доброта – лампочка загорелась – слезы. Никола поспешно убрал руку, будто обжегся.
– Ладно, ладно, извини…
– Не-ее! Это ты меня извини! Это я невыносима! Это я навязалась вам с моими котами, моими соплями, да еще и… ЛОТОК НА КУХНЕ!
Готово дело. Я вошла в фазу несчастной любви под названием: «Я систематически поношу себя». Не самую, надо сказать, приятную для окружающих.
– Держись. Хочешь вина? Мы поужинаем, когда вернется Кэт, но, может быть, пока стаканчик вина?
– У-уууй-я-ааааа… как ты можешь жалеть такую, как я-аааа…
Никола сбежал на кухню. Я осталась на диване, всхлипывая без особого убеждения и ища в себе силы, чтобы достать из-под кровати одного из котов.
– Тебе плохо, потому что Флориан ушел?
Ной смотрел на меня своими большими голубыми глазами.
– Да, – шмыгнула я носом.
– Папе было очень плохо, когда Жюли ушла.
Он уже не говорил «мама» или даже «моя мать» о той, которая все же приходилась ему матерью. Она бросила их пять лет назад, когда Ною едва исполнилось три, чтобы, по ее словам, помогать развивающимся странам в Южной Америке. Я встретила ее через несколько месяцев в Монреале, но так и не сказала об этом Никола, который был убит уходом этой женщины, столь же эгоцентричной, сколь и эксцентричной. Он продал свой бар, который так любил, и стал музыкальным критиком, чтобы иметь возможность работать дома и уделять больше времени мальчику, которого обожал и собирался воспитать один.
– Ты это помнишь? – спросила я Ноя.
– Откуда мне помнить, мне было три года! – в подтексте слышалось: вот дура. – Это Катрин мне сказала.
А, Катрин. Язык без привязи, но самые благие намерения.
– Людям всегда плохо, когда кто-то уходит? – Он задал вопрос, не глядя на меня, сосредоточенный на пиратском корабле, который строил из лего.
– Часто, – ответила я. – Особенно если это кто-то, кого мы любим.
– Тебе-то, кажется, в самом деле плохо.
– Да… Мне очень жаль. Тебе мало радости видеть в своем доме взрослую дуру, которая ревет коровой.
– Мне не мешает.
В его тоне было столько искренности, что я разревелась еще пуще. Тем временем вернулся Никола с двумя стаканами вина. Долго же он их наливал, сумела я подумать. Избегает меня? Прячется? Моя новоявленная паранойя была безбрежным океаном, далеко еще не исследованным.
