– Дура ты, – фыркнула Катрин и ушла в кухню налить себе вина.
– Сказала девушка в мокрых тапочках…
Катрин вернулась в гостиную босиком с полным до краев стаканом в руке.
– Опомниться не могу, – сказала она. – Черт побери, этот клоун клеит мадам в баре и – бац! – получает роль!
– Может, тебе тоже надо клеить мсье в барах? – вынес предложение Ной. – Почему вы смеетесь?
– Потому что ты красавчик! – ответила Катрин и, схватив его в охапку, звонко поцеловала в шею, отчего он зашелся смехом. Я смотрела на него и про себя желала ему никогда не грустить, никогда не знать горя, никогда не мучиться. Наивная надежда, от которой мне, разумеется, захотелось плакать. Я пролила несколько слезинок, подумав, что все равно их скоро никто не будет замечать. Я была не совсем права. Когда я нагнулась за очередным носовым платком, Никола тихонько похлопал меня по бедру:
– У нас замечательное меню для тебя на сегодняшний вечер, Жен. Вино и скрэббл, а потом суши и горячее сакэ, и посмотрим «Девичник в Вегасе».
– Ох, нет… только не комедию… я не способна смеяться, блин, мне хуже, когда я смотрю комедии.
– Жен! А толстуха гадит в умывальник!
Судя по всему, НИЧТО не было в глазах Никола убедительнее толстухи, гадящей в умывальник.
Ной весь напрягся в руках Катрин:
– Что? Можно посмотреть? Можно посмотреть?!
Мы с Катрин понимающе переглянулись. Да уж, куда денешься. В тридцать шесть лет, как и в восемь с половиной, мужчина не может устоять перед отборным сортирным юмором. Должна, впрочем, признаться, что и я тоже. Я смотрела этот фильм в кинотеатре с Флорианом и расхохоталась с полным ртом поп-корна, когда упомянутая толстуха делала свое дело, вопя: «DON’T LOOK AT ME!»[19]. Флориан, исключение, подтверждающее правило, посмотрел на меня, как на дегенератку. Я поморщилась при этом воспоминании. Разумеется, некоторые стороны натуры Флориана мне не нравились. Но я, как образцовая мазохистка в несчастной любви, во всяком случае – пока, сознательно закрывала на них глаза.
– Ладно, – согласилась я. – Посмотрим «Девичник в Вегасе». Но не судите меня строго, если я в конце разревусь.
– О, думаю, суд тебе не грозит, – отозвался Никола, а Катрин тем временем уже расставляла скрэббл.
– Можно с вами поиграть? – спросил Ной.
Катрин поморщилась. В прошлый раз, когда Ной играл с ними, он ее обыграл.
– Валяй, ставь первым, – сказала она, протягивая ему мешочек с буквами. Он вытащил А и гордо показал нам. Не гримасничай, – добавила Катрин притворно строгим тоном.
– Я не гримасничаю, это мой обычный плутоватый вид!
– Какой-какой вид? Нет, скажите на милость, откуда он это берет?
Никола посмотрел на меня и беспомощно развел руками. «Понятия не имею. Никакого, черт возьми, понятия…» Тем не менее он улыбался, гордый своим плутоватым сыном.
Я, в свою очередь, протянула руку к мешочку.
– Я не смогу поставить икс. Это напоминает мне «экс».
– Мы вообще убрали икс, – сказала Катрин.
– В голове не укладывается, что у меня есть «экс». Флориан – мой «экс»… – Катрин и Никола с тревогой смотрели на меня, готовые кинуться к коробке с носовыми платками и/или к ближайшему коту, чтобы утереть подступающие слезы. – Сколько времени должно пройти, чтобы я усвоила, что он мой «экс»?
– Два года, – ответил Никола, не поднимая глаз от подставки, на которую он выкладывал буквы. Мы с Катрин переглянулись. Горе Никола, когда ушла Жюли, было глухим, глубоким и устрашающим. Я тогда знала Никола всего год, но была потрясена силой его боли. Он ни с кем не разговаривал и, казалось, должен был прилагать физическое усилие, чтобы не взорваться, – так оно, вероятно, и было. Катрин заботилась о нем и Ное все эти долгие месяцы с той же любовью, которую выказывала сегодня мне.
«Год, чтобы понять, что он не вернется, и еще год, чтобы с этим смириться, – уточнил Никола. – Может показаться, что это одно и то же, но это разные вещи».
Я понимала. Я прекрасно это знала, несмотря на толстый слой ваты, казалось, окутавшей каждый мой нейрон: я была неспособна поверить в то, что Флориан – мой «экс», потому что какая-то часть меня все еще была уверена, что он вернется.
