Критон. Да, несомненно.
Сократ. А в чем они будут у нас достойными и полезными? Быть может, они сделают такими других? А те, другие, еще других? А в каком именно отношении они достойные люди, это нам никак не становится ясным, потому что названные нами дела мы отнесли к государственному искусству, но все, что мы сказали, весьма напоминает пословицу «Коринф — сын Зевса»[40], и нам снова недостает стольких же слов и даже гораздо большего их числа, для того чтобы узнать, какое именно знание сделает нас счастливыми.
Критон. Да, клянусь Зевсом, Сократ, в ужасном оказались вы тупике!
Сократ. Вот я и сам, Критон, когда попал в это трудное положение, на все лады стал молить обоих наших гостей, словно они Диоскуры[41], призывая их спасти нас — меня и мальчика — от этой лавины слов и, отнесясь к этому с полной ответственностью, совершенно серьезно нам показать, что это за наука, изучая которую мы бы достойно прожили оставшуюся часть жизни.
Критон. Ну и как? Пожелал вам это показать Евтидем?
Сократ. Как же иначе! И повел он, мой друг, весьма высокомерно такую речь:
— Должен ли я научить тебя, Сократ, знанию, относительно коего вы давно недоумеваете, или же показать, что ты им уже обладаешь?
— Блаженный ты человек! — отвечал я. — И это в твоих силах?
— Несомненно, — подтвердил он.
— Покажи же, во имя Зевса, — попросил я, — что я им уже обладаю: ведь это гораздо легче для меня, чем учиться в преклонном возрасте.
— Отвечай же мне, — сказал он, — есть ли что-нибудь, что ты знаешь?
— Конечно, — отвечал я, — я знаю многие вещи, но малозначительные.
— Этого достаточно, — говорит он. — А считаешь ли ты возможным, чтобы какое-либо существо не было тем, что оно есть?
— Нет, клянусь Зевсом!
— Ну а ты ведь, — молвил он, — что-то знаешь?
— Да, — подтвердил я еще раз.
— Значит, коль скоро ты знаешь, ты человек знающий?
— Да, знающий то, что я знаю.
— Это не имеет значения: коль скоро ты человек знающий, разве ты не должен в силу необходимости знать всё?
— Нет, клянусь Зевсом, — отвечал я, — ведь многого я не знаю.
— Но если ты чего-то не знаешь, ты будешь человеком незнающим.
— Не знающим лишь то, что мне неизвестно, — отвечал я.
— Но не делает ли это тебя менее знающим? А недавно ты сказал, что ты знающий. И таким образом ты, как таковой, одновременно и существуешь и не существуешь в одном и том же отношении.
— Что ж, Евтидем, — возразил я, — ты, как говорится, за словом в карман не лезешь. Но как же это поможет мне найти то знание, которое мы ищем? Быть может, я найду его в том смысле, что невозможно быть и не быть одним и тем же, и если я знаю что-либо одно, то тем самым я знаю все: ведь не могу же я быть одновременно и знающим и незнающим, — а коль скоро я знаю все, значит, я обладаю и тем самым знанием? Вот, значит, что ты утверждаешь, и в этом-то и состоит твоя мудрость?
— Ты сам себя уличил, Сократ, — отвечал он.
— А с тобой, Евтидем, — спросил я, — разве не случалось чего-либо подобного? Я-то ведь все стерпел бы вместе с тобой и с задушевным другом моим Дионисодором и не очень бы возмущался. Скажи мне: с обоими вами разве не бывало, что одно из сущего вы знали, другое же — нет?
— Никогда, Сократ, не бывало, — отвечал Дионисодор.
— Что вы имеете в виду? — спросил я. — Быть может, вы ничего не знаете?
— Как бы не так! — отозвался он.
— Значит, вы всё знаете, коль скоро знаете что-либо?
— Всё, — отвечал он. — И ты так же, если знаешь что-либо одно, знаешь всё.
— Великий Зевс! — воскликнул я. — О каком чуде ты говоришь и сколь великое возвещаешь благо! Так и другие люди либо всё знают, либо ничего?
— Конечно. Ведь невозможно, чтобы одно они знали, а другое нет и одновременно были бы знающими и незнающими.
— Ну а все-таки? — переспросил я.
— Все, — отвечал он, — знают всё, если они знают что-либо одно.
— Но ради богов, Дионисодор, — взмолился я, — теперь-то мне ясно, что вы говорите серьезно (еле-еле удалось мне от вас этого добиться!); итак, вы в самом деле знаете всё — и плотничье ремесло, и сапожничье?
— Конечно, — отвечал он.
— И накладывать швы из жил вы умеете?
— И тачать сапоги, клянусь Зевсом, — отвечал он.
