— Значит, и тебе помешала юбка, — воскликнул Яни, капитан без парохода, обанкротившийся из-за длительного процесса, связанного с морским кораблекрушением.
Сухопарый, нервный, с торчащими в разные стороны усами и воспаленными глазами, капитан Яни начал пространно и жалобно объяснять, что́ ему помешало поехать в Америку именно тогда, когда он был уже готов к отплытию.
— Тоже юбка, какая-то тряпка задержала меня, испортила мне всю жизнь. А где бы я мог быть теперь! Чего бы только не совершил, если бы уехал тогда! И почему человек становится умным не тогда, когда нужно? — И старик, разволновавшись, стукнул себя по голове костлявым и крепким кулаком, так что раздался звук, словно удар был нанесен молотком. — Дурная башка!
Капитаны буксиров и владельцы барж, которые никогда не плавали за пределы Дуная, за что настоящие морские волки в насмешку называли их «пресноводными моряками», потихоньку придвинулись со своими стульями и навострили уши, чтобы получше слышать, что говорилось за столом настоящих капитанов, командовавших морскими пароходами.
Все они внимательно и благоговейно слушали. Некоторые грустно покачивали головами, с сожалением вспоминая упущенные случаи, которые у них были в молодости. Другие сидели молча, погрузившись в свои мысли и видя перед собой расплывчатый мираж Америки, созданной их воображением. Где бы они могли быть? Чего бы они добились, если бы в свое время попали туда, за океан? И каждый был абсолютно уверен, что он стал бы миллиардером на той обетованной земле, на которую злая судьба не позволила ему ступить и обрекла на бесплодно прожитую жизнь.
Кое-кто, опьяненный иллюзиями, строил несбыточные планы, разглагольствуя, что бы он сделал, если бы вернулся богачом на родину. В конце концов все высказывали самые благородные намерения организовать величайшие патриотические предприятия, заняться широкой филантропической деятельностью.
«Ибо доказано, — утверждали они с гордостью античных эллинов, — что грек, где бы он ни был, всегда остается добрым патриотом и великодушным человеком».
* * *
За дипломатическим столом важно председательствовал греческий консул, человек обходительный, уже в летах, но еще видный и статный, с блестящей лысиной и хорошо подкрашенными, черными, закрученными усами.
Это был настоящий консул, аккредитованный правительством. Он пользовался большим уважением и был гордостью всей греческой колонии. Он олицетворял собой победу, одержанную колонией, которая после долгих усилий вынудила в конце концов афинское правительство послать в устье Дуная официального консула вместо того, чтобы поручать его обязанности разным частным лицам.
Рядом с ним сидел кир[8] Ловерда, хмурый старец с кустистыми бровями и усами. Ктитор греческой церкви, он облек в серебряный переплет древнее Евангелие, привезенное со Святой горы, и передал в церковь икону святого Спиридона, выброшенную волнами на берег в знак господней милости после кораблекрушения, во время которого никому не удалось спастись.
Консул с неизменной тонкой и загадочной улыбкой, поблескивая стеклами очков, солидно водруженных на орлином, аристократическом носу, обсуждал с ктитором щекотливый вопрос, касавшийся всей колонии: на какие средства удастся закончить ремонт греческой школы, поскольку торговые дела в порту шли все хуже и хуже.
Напротив них за тем же столом сидел Джон Лулуди, маленький, очень подвижный, с черными, вьющимися, как у барана, волосами, агент одного из торговых домов и почетный датский консул. Переводя в уме стоимость доллара на румынские леи и греческие драхмы, он поставил ребром вопрос, волновавший всех: «Что можно сделать, чтобы поднять торговый оборот порта и одолеть конкурирующие Галац, Брэилу и Констанцу?»
— Я, — заговорил он низким голосом, — будь у меня большой капитал, я бы организовал огромную компанию морских перевозок, как это сделал Эмбирикос.
— На Дунае надежнее иметь дело с баржами и буксирами, — прервал его Песманджоглу, представитель конторы пиломатериалов, совладелец элеватора и почетный персидский консул, защищавший интересы всего лишь восьми персидских подданных, которые все были чистильщиками сапог, за что его иногда шутливо, иногда презрительно называли главой чистильщиков всего дунайского устья.
