Европа в окопах - страница 21
Как ни странно, тонкое различие в значении этих понятий Гарвей понял до конца лишь в миг, когда на вещевом складе он дообмундировался и полностью облачился в военную форму.
«Теперь я в этом по уши», — двусмысленно сказал он себе. Все, что было ранее — начиная с обращения Китченера и до того момента, когда он влез в штаны цвета хаки, — вдруг показалось ему своего рода ездой на тобогане. Черт побери, как, собственно, все произошло? Доводы, которые он приводил любимой Бетси, оставались в силе и были правдивы — по крайней мере Дональд надеялся, что правдивы, — не меньше значили и другие доводы, которыми он, честно говоря, рисовался перед дамой сердца. Но… были ли все эти доводы поистине решающими? Не было ли наряду с ними и чего-то другого? Что, если ему просто необходимо было избавиться от того вечного «клиента, который всегда прав»? Возможно, он захотел наконец иметь правду на своей стороне и в таком расположении духа ухватился за ту, которая первой попалась под руку. Притом Гарвей вовсе не перестал любить свою профессию, разумеется, в том виде, в каком он сам ее представлял, — его мечтой было обрести самостоятельность, на первых порах снять где-нибудь небольшой бар, а потом и купить его. Он знал несколько подходящих заведений, два-три из них мог бы описать с закрытыми глазами. Бетси заботилась бы о кухне… А не приблизит ли он свою мечту, если вернется с войны, увенчанный славой победоносного воина? Иного возвращения он не мог себе представить, а в том, что это само собой обеспечило бы ему определенные преимущества и права, сомневаться не приходилось. Нет, поистине он не уверен, думал ли когда-нибудь именно так о своей военной карьере, но, с другой стороны, подозрительно, до чего хорошо укладывались в его голове подобные мысли — словно три сорта рюмок на столе, которые тоже надо загодя приготовить.
— Гарвей в поход собрался, — переиначил он для себя песенку про Мальбрука, — а направление? Разумеется, в прекрасную Францию, хоть она и встретила его такими дождями и грязью, что трудно было принять это за выражение радости.
Но в остальном…
И это «остальное» было гораздо важнее: видно, и правда, с первого же шага по французской земле счастье взяло его под руку и легко повело через все, что для других было связано с немалыми затруднениями, измеряющимися широкой шкалой от простого невезения до выведенного чернильным карандашом имени на деревянном кресте.
Так, например, прошло невероятно много времени, пока китченеровский полк, в котором служил Гарвей, вообще попал на фронт. А когда наконец он туда попал — на франко-бельгийскую границу, — это оказался участок, где день за днем, неделя за неделей ничего не происходило. Разумеется, такое «ничего» на фронте отнюдь не то же самое, что «ничего» в тылу; но нечастая канонада, никогда не набиравшая силы, чтобы перерасти в артподготовку, и столь же незначительные перестрелки, лишь изредка сопровождаемые треском пулемета, главным образом делили день на неравномерные отрезки, ибо начинались они совершенно регулярно и столь же регулярно прекращались, точно будильник, заведенный на определенное время.
Для связистов такое смертоносное интермеццо было равнозначно приказу отправиться соснуть в блиндаж, где они и так проводили большую часть дня, пока в этих норах было чем дышать. Их обязанности начинались лишь с приходом тьмы, когда они вылезали из окопов, чтобы проверить сохранность проводов, ведущих к батареям, к выдвинутым вперед наблюдательным пунктам и штабным блиндажам, и в случае необходимости исправить повреждение, которое чаще всего было вызвано разрывом снаряда. Работа легкая, на свежем ночном воздухе и без особого риска, пока с противоположной стороны ваш участок не начинал лизать синеватый язык прожектора; но даже если это случалось, стоило неподвижно прижаться к земле, спрятав голову за какой-нибудь холмик, и переждать, пока луч, обшаривающий местность, не переместится дальше.
