И словно цепи разорвал, опять поднялся и побежал к товарищам…
* * *
Погром бушевал… Погром не стихал, он не хотел стихнуть, и весь день кровавый дождь проливался на землю проклятого города. По улицам шли патрули, подбирали тела и отправляли их на кладбище, в мертвецкую. И там рядом валялись невинные жертвы созданной резни, выдуманной ненависти… Среди кучи трупов лежал длинный Даниэль с раздробленной головой, прижавшись к Мойшеле, а подле них поместился Шлойма, едва узнаваемый, без бороды, с вытекшими глазами. И кричать хотелось, и было мучительно больно смотреть на это поруганное тело, принявшее смерть в неравной борьбе… Губы Шлоймы были плотно сжаты, будто он собирался сказать:
– Пойте песнь, сила в нас – и вы сокрушите горы…
Где была эта сила? Бессильные воины, воспитанные в рабстве, в страхе, в страданиях, – как постыдно покорно они отдавали свою жизнь… Кто их мог защитить?
Спускалась ночь… Как глаза без глаз, смотрели окна разрушенных домов, квартир… Напоенный чужим страданием, убаюканный стихавшим ворчанием громил, – мирно, сладко засыпал проклятый город… И лишь в погребах, канавах, на поле, за городом не спали евреи, и стонали и плакали о дорогих мучениках, плакали по убитым отцам, матерям, братьям, сестрам, и слепая ночь всеми своими печалями вторила им… И не утихали стоны: святой, кровавый дождь пролился на землю. Он пролился невинно…
1904
