Он, не раздаваясь, уселся, а Чарна, выглянув на него из двери, скрылась опять у себя в комнате…
Днем Нахман сидел с Даниэлем в трактире, после того как распродал торговцам остаток товара, и, поделившись с ним деньгами и выглядывая из окна на ряды, говорил:
– Мне Шлойма предсказывал, Даниэль, что так кончится. Не горюйте, товарищ, может быть, весной мы снова начнем торговать.
– Да, – ответил Даниэль, силясь улыбнуться, – зима таки отрезала голову. Мы, правда, продержались до ноября, и это отличное утешение. Ведь четверть разбежалась еще в начале октября…
– Торговцем нужно родиться, – упорствовал Нахман.
– Не будем спорить, – согласился Даниэль. – Передайте-ка мне чайничек. Теперь у меня одно осталось: продержаться до весны, а там уехать. Нас четверо с детьми, и все будем работать… на родине. Только бы добраться до тех, которые помогают уехать отсюда.
– Что же вы будете делать всю зиму? – мрачно спросил Нахман.
– То же, что и вы, – то же самое. Немного поголодаем, немного выпросим, немного заработаем… Поверьте, я не думаю об этом. Только бы не свалиться от болезни и найти тех, кто бросит добрый взгляд на мою семью. И «там» я всегда буду молиться на них.
Нахман не ответил, и они долго сидели задумчивые, потрясенные несчастьем, которое предвидели и ждали со дня на день…
– Теперь я вам надоем, Мейта, – ласково произнес Нахман, пожалев девушку, которая не поднимала головы от печали. – Но не хороните меня, – я, может быть, отыщу что-нибудь другое.
– Мы не гоним вас, Нахман, – раздался в соседней комнате голос Чарны. – Живите пока! Вы думаете, я жадная? – послышался ее смех, добрый, тихий, долгий… – Ваше положение теперь напоминает мне положение одного торговца с яблоками в тот день, когда у него украли корзины, и он не знал, что ему делать с яблоками.
– Не печальтесь, Мейта, – шептал Нахман, – в жизни ко всему нужно быть готовым.
– Мы не жадные, – повторила Чарна, показываясь на порог. – Мейта работает руками, я ногами… Живите пока у нас.
– Хорошо, Чарна, я не забуду вашей доброты.
– Ай, ай, – смеясь, выговорила она, – доброта! Вы это сказали, как одна птица, когда хозяин отнял у нее пшеницу, которую она собиралась съесть… Доброта! Нужно быть добрым, Нахман, истинно добрым! Я только и живу, когда я добрая. Тогда я как-то делаюсь выше, шире…
– Слышите, Нахман? – шепнула Мейта, с восторгом глядя на старуху.
– Когда мне становится худо, я только доброй и делаюсь. Я потеряла рано мужа, я плакала, и мне казалось, что солнце потухло, но я была доброй, доброй… Я потеряла троих детей, я плакала, но я была доброй, доброй… Что скажете, Нахман? Вы бы подумали, что я похожа на того несчастного извозчика, который целовал лошадь, когда та отказывалась везти…
Она опять вышла из комнаты, и долго еще слышался ее голос, ее смех, ее шепот.
– У вас хорошая мать, Мейта, – проговорил Нахман, безотчетно радуясь чему-то.
– Ее все любят, – серьезно сказала девушка, – я хотела бы быть похожей на нее.
– Вы тоже такая, – начал он и оборвался, заметив, что она покраснела.
– Я скажу ему, – думала Мейта, не поднимая глаз, – я скажу ему…
А Нахман уже рассказывал ей о Даниэле, о том, что он собирается весной уехать, и Чарна, слушавшая в другой комнате, кивала недовольно головой.
– Все это уже было, – произнесла она, появляясь в комнате. – Есть хорошенькая история…
И она щурила глаза, и беззубый рот ее умно улыбался, и она говорила, а Нахман, едва слушая, смотрел на Мейту и думал о своем.
Прошло несколько дней. Начались снега, и теперь горы его лежали во дворе и напирали на окна… Нахман сильно скучал и не находил себе места. Старуха Чарна искала для него работы, но бесплодно.
– Пойду к Шлойме, – сказал он себе как-то в одно утро.
Шлойма уже знал, что произошло с Нахманом, и встретил его восклицанием:
– Ага, Нахман! – произнес он. – Садись где-нибудь. Помнишь, я тебе предсказывал?
Нахман поискал места, оглянулся и спросил:
– Отчего же я не вижу Леи?
– Она у соседки. Рассказывай. А что Даниэль?
– И рассказывать не о чем. Сам не понимаю, как я продержался до сих пор.
– Я видел все, как на ладони, – серьезно произнес Шлойма, – но ты все-таки должен был попробовать. Здесь потерял, – в другом выиграешь.
