– Я тоже мечтала, – поглядев на небо, произнесла Мейта, – но о городе, о богатстве я никогда не думала. Мать мне рассказывала чудесные истории… Я мечтала о добром человеке. Он должен был быть добрым, Фейга, ослепительно добрым. Я никогда не видела красивой лошади, но его я видела на красивой лошади, и она казалась мне доброй. Я теперь тоже мечтаю, – со вздохом прибавила она, – и если бы не это, я не могла бы работать…
– Неси хотела богатства, – после раздумья проговорила Фейга, – и оттого она нигде не работала, не держалась. Ее принимали за красоту, но она была гордой и всем отказывала. Ей будет трудно жить. Ты еще не знаешь, Мейта, что тебя ждет на фабрике…
– Я умру честной, Фейга, – покраснев ответила Мейта, – клянусь тебе!
– Не думаю, Мейта. Вот я не выдержала, Разве я хотела? Но и тянет и толкает. Посмотри, – нас четверо девушек дома, а три уже испортились. Даже калека Ита не выдержала, а я ведь еще в пятнадцать лет сбросила…
– Правда? – с ужасом вырвалось у Мейты.
– Я и не хотела бы, чтобы это было ложью. Ты дурочка… Я знаю девушек некрасивых, которые готовы год работать даром, лишь бы кто-нибудь захотел их. Это открывает дорогу, Мейта. Разве можно, зарабатывая шесть, восемь рублей в месяц, жить, одеваться, быть сытой?..
Она пересела, чтобы не слышать голоса матери, и тихо шепнула:
– Вот я в пятнадцать лет сбросила, потому что нечаянно забеременела. Но я в тринадцать уже не была девушкой. Как это случилось? Если с тобой еще не было – не спрашивай. Я и сама не могу об этом вспомнить. Ты уже любила, Мейта?
Мейта со страхом посмотрела не нее и, вздрагивая, скороговоркой произнесла:
– Это было страшно, Фейга, это было страшно…
– Ты не отвечаешь, – сердилась Фейга, – а я думала, что Нахман…
Она рассмеялась, вспомнив, как легко овладела им, как он был жаден к поцелуям, и чуть не проговорилась.
– Нахман еще не вернулся, – со вздохом произнесла Мейта. – Должно быть, он денег не достал, и ему придется бросить ряды.
– Как ты произносишь его имя, – настаивала Фейга, – может быть, уже началось.
– Когда ты поймешь, мать, – раздался голос Дины, – что означает еврейство, то будешь верить…
– О чем они говорят? – с изумлением спросила Мейта.
– Не слушай, – отрезала девушка. – Еврейское царство… Царство. Я не знаю, как кончу жизнь, – вдруг с грустью выговорила она, и слезы блеснули в ее глазах. – Я живая, Мейта, я живая… Я девушка, а с десяти лет должна была зарабатывать, как мужчина. Царство… Теперь я не девушка, но это еще не кормит. Скоро совсем придется пойти на улицу, чтобы прокормить мать, калеку Иту…
Мейта, словно кто-то ей угрожал, и нужно было умолить, чтобы ее пощадили, опять шепнула:
– Я умру честной, клянусь!
В темноте обрисовались две фигуры. Фейга всмотрелась в них и сказала:
– Это Фрима с Маней. Вот кого мне жалко. Обе совсем глупенькие и сгорят, как свечи. Особенно Фрима.
Она пошла им навстречу, и когда они встретились, то заговорили. Мейте еще не хотелось уходить, и она осталась ждать.
Теперь ее начинало тревожить глухое беспокойство. Она никогда не думала о себе, уверенная, что ее должна миновать судьба девушек окраины, и не представляла себе возможности своего падения. Она не была жадной, избегала мужчин, страшилась разврата… Но Фейга взволновала ее. Было так, будто ей приснился злой сон о себе, и она знала, что он осуществится.
– Я боюсь чего-то, – думала она, вздрагивая от предчувствия, – чего я боюсь?
Мимо нее быстро прошла семилетняя Блюмочка, и Мейта машинально спросила.
– Куда ты идешь, Блюмочка?
Девочка, не останавливаясь и жмуря глаза от света, шедшего из оконца Симы, певучим голоском ответила:
– Мать меня послала купить кофе. У нее опять сжимается сердце.
Девочка была очень умненькая, очень рассудительная, добренькая, услужливая, и все во дворе, взрослые и дети, крепко любили ее. Она была одна у матери-модистки и без памяти обожала ее. Она улыбалась только тогда, когда мать чувствовала себя хорошо, жалела всех во дворе, понимала значение смерти, и если кто-нибудь умирал, пряталась в комнате, долго рыдала и молилась о здоровье всех людей.
Теперь у матери начался припадок, и она со всеми своими опасениями, детским страхом, мучениями, одна помогала ей.
