– Вы сказали, – начал он…
В сенях кто-то затопал резко, с шумом. Дон оборвался. В комнату влетел Исерель и, бледный от ужаса, крикнул:
– Ступайте, Нахман, скорее к Шлойме. Кажется, Лея повесилась. Весь двор там!
Слепой вскочил с кровати… Нахман, не простившись, выбежал из комнаты и очутился среди толпы, которая неслась с криком к квартире Шлоймы. В ворота вбегал народ, и мальчики летели впереди. В толпе мелькнули глаза Неси, и Нахман на миг страшно обрадовался.
– Слава Богу, слава Богу, – послышался возле него знакомый голос.
– Это, кажется, Хаим, – подумал Нахман в смятении, – да, Хаим.
– Не бегите так, – попросил тот, – я задыхаюсь. Ее спасли…
– Я сильно встревожился, – пробормотал Нахман.
Он не имел слов от радости, и шел и смеялся. Хаим начал подробно рассказывать, как хитро Лея устроила виселицу в сарае, украв для нее у Шлоймы длинный шарф, и закончил с восторгом:
– Шлойма – герой. Одно сердце есть в мире – его найдешь у Шлоймы.
Они растолкали толпу и вошли в комнату. Любопытных уже выпроводили, и в ней было просторно. Шлойма сидел, подперев голову руками, и задумчиво смотрел на улицу. На кровати лежала Лея, неузнаваемая, с посиневшим лицом, тяжело дышала, и каждый раз в испуге закрывала лицо руками.
– …Скажи что-нибудь отцу, – говорила знакомая Нахману черноглазая женщина, – скажи, милая…
– Хотела бы не жить, – тихо произнесла Лея.
– …И вот, – продолжила какая-то старуха, не отходившая от Леи, – прилетел ангел и сказал: от Бога я… Девочку твою возьму к Нему. И сказал: и будет она сидеть с Ним рядом и видеть дела Его.
– Так он сказал, – с восторгом прошептала Лея.
– И еще сказал: Ты, мать, подожди на земле. Придет день, и Он пошлет меня за тобою. И мать увидит девочку…
– Я буду ждать, – сказала Лея, закрывая лицо руками. – Теперь она там и видит меня?
– Мужайтесь, Шлойма, – произнес Нахман, повернувшись к старику.
– Я тверд, Нахман. Но сталь портится, железо портится, – отчего сердце не портится и чувствует? Бессильно время над ним…
Он отвернулся. Нахман стоял, как прибитый гвоздями, и молчал. Сидел в печали большой человек, раздавленный правдой жизни.
– Выйдем, Нахман, – шепнул Хаим, – ему лучше быть одному.
Во дворе уже было тихо. Толпа расходилась. У порогов квартир, устроившись на ночь, лежали мужчины, женщины, дети. Было жарко и звездно.
– Я вам, Нахман, вот что хотел рассказать, – говорил Хаим. – Завтра фабрика начинает работать. Денег у ребят не осталось ни копейки, и пришлось сдаться. Они пали духом, – но что до меня, я рад, я должен радоваться. Перестанут голодать. Два месяца мы промучились и разорились…
Они вышли из ворот и остановились. На улице было тихо, как в пустыне. Ни следа людей.
– Пять человек не принято обратно, – вспомнил Хаим, – пришлось уступить. Голод, Нахман, голод…
Он торопливо простился с Нахманом, и его худая фигура быстро исчезла в темноте.
– Какая жизнь, – с ужасом подумал Нахман, с недоумением оглядываясь и как бы спрашивая себя, что ему теперь делать.
– Нахман! – раздался вдруг тихий голос. Он радостно оглянулся. От стены отделился Исерель и, крадучись, подошел к нему.
– Я давно вас жду, – шепнул он, – мне Неси приказала. Не уходите, она скоро выйдет к вам.
– Когда она тебе сказала? – усомнился Нахман.
– Сказала. Мне нельзя долго оставаться здесь, Нахман. Мать два раза выходила звать меня. Может быть, отец меня побьет теперь, но я обещал Неси… Я вас так люблю, Нахман! – вдруг вырвалось у него. – Отчего я вас люблю, Нахман?
Он стоял и дрожал от волнения и порывался к нему руками.
– Дома нехорошо, – прошептал он, – в мастерской нехорошо, – только вас я люблю.
– Иди, иди милый, – с нежностью выговорил Нахман.
Он дружески улыбнулся ему, и мальчик, помедлив, скрылся во дворе.
– Неси, Неси! – послышался неприятный голос Энни.
Нахман стал ходить. Как будто все опоры, которые поддерживали его, рушились, и его охватили страх и уныние.
– Неси, Неси! – доносился ноющий голос старухи.
Он остановился у стены. «Отец побьет ее ночью», – пронеслось у него. Он сжал кулаки, замученный противоречиями, которым не знал разрешения.
Неси, Шлойма, Сима, Хаим и весь двор, усеянный спавшими и наработавшимися людьми, все завертелись перед ним, все как бы вошли в одну огромную мельницу, и оттуда раздавались их страстные крики: почему, почему?
