Газик стремительно ползет в гору.
На холме, у фундамента четвертого дома, Соболев останавливается. На стройке затишье. Ни одного рабочего не видать. Дмитрий Илларионович хватает полными губами «беломорину» из пачки, закуривает, щуря глаз.
— Где народ? — кричит он чумазому крановщику, высунувшемуся из будки.
Крановщик кивает на темный провал лестницы, ведущей в подвал. Придерживая полы длинного синего пальто, Соболев спускается вниз.
— Здравствуйте, орлы!
Бригада — похоже в полном составе — сидит в углу подвала, начальнику видны только стеганые спины.
— Мы не орлы, мы — львы, — бормочет Бобриков.
— Анекдоты в рабочее время?
Неверов, за ним остальные каменщики вскакивают, только Горошек остается сидеть.
— Не узнали, Дмитрий Илларионович…
— Почему не на площадке? — перебивает Соболев. — Который час — знаете?
— Кирпича нет, — отвечает Сережа. — Так с утра и не было…
— Вот оно что! Нашли основание для перекура! Ты уж месяц в Эвороне, Неверов, пора приучиться к дисциплине.
— У нас на заводе дисциплина почище была, — вполголоса замечает Греков.
— По вашей работе оно и видно. Где прораб?
— Побежали за ним…
— Еще вчера сказано ему на планерке — ввиду задержки кирпича бригада должна расчистить площадку. Так в чем дело?
— Смысла в этом нет, — вдруг в тишине заявляет Бобриков.
— Ну-ка, ну-ка! Ты, я замечаю, умнее всех. Пусть хлам так и валяется? Такой у тебя смысл?
— А кто его здесь набросал? Мы? Между прочим, под снегом добра на тысячи денег, цельное полотно от циркулярки вон откопали…
— Так я о том же!
— Нерасчетливо каменщиков ставить на уборку, Дмитрий Илларионович, — набравшись духу, говорит Неверов и розовеет. — Он прав, если по-честному. Один убыток делу.
— Ты хочешь сказать — вам убыток, — поясняет Соболев.
— И это тоже… Но если по-честному…
— Что ты заладил про честность? Думай, что говоришь, выбирай слова, парень.
— Извините, но мы считали для себя, сколько кубометров кладки потеряли за два дня из-за уборки. Получается цифра! Есть бригада разнорабочих, Дмитрий Илларионович, зачем нас отвлекать…
Соболев достает папиросы, присаживается на ящик.
— Курите, ребята. Берите, берите, не обеднею. Конечно, нерасчетливо, сам давно об этом думаю. А что делать? Вы в мою шкуру залезьте. Машин мало, сегодня весь день вожу кирпич на детский сад. Тоже сдаточный объект.
— Ну и послали бы нас туда, — предлагает Бобриков, — на этот сдаточный объект. Там кирпича, я узнавал, на три бригады скопилось.
Начальник усмехается:
— Вот прокурор попался! А?
— Могу и помолчать.
В подвал, наклонившись в проеме, вбегает Бузулук.
— Где у вас тут покалеченный?
— Здесь, — отвечает Горошек, пробуя подняться. — Зря раззвонили, царапина, мелочи жизни…
— А ну сиди! — прораб проходит мимо начальника и опускается на корточки перед Горошком. — Покажь-ка ногу!
Только теперь Соболев замечает, что один из парней — без валенка.
— Как покалеченный? Чего же вы молчите? А я их распекаю!
Он проталкивается к Горошку, отодвигает прораба.
— Ничего себе! Где тебя угораздило?
Морщась, Горошек рассказывает. Таскал тачку с мусором. Площадка — чистый ребус. Пойми, что там под снегом. Оказалось, гвоздь, да еще торчком примерз. Ну и прошел сквозь валенок.
— Забинтовать надо, — решает Соболев. — Глубоко.
— Травма, — подсказывает сзади Бузулук.
Начальник спохватывается.
— У меня тут машина. Сейчас мы тебя домой доставим! Три дня полежи, дело нешуточное. Или все четыре. Ребята, кликните шофера! Ага, ты уже здесь. Вези этого молодца в здравпункт, пусть штопают. А потом в общежитие. Я пешком доберусь.
Горошек, опершись на плечо Гели Бельды, прыгает к выходу. Все прислушиваются к хрипу газика, затихающему где-то внизу.
