Евангелие от Робеспьера - страница 20

– Я требую следующего декрета: члены настоящего Собрания не могут быть избраны вновь в будущее Законодательное собрание… Двадцатипятимиллионная нация была бы управляема… небольшим числом ловких ораторов; а кто же управлял бы иногда ораторами?… Я отнюдь не люблю этой новой науки, которую называют тактикой больших собраний; она слишком похожа на интригу… Я не люблю, чтобы ловкие люди могли, господствуя при помощи этих способов над Собранием, подготовлять свое господство над другим Собранием и, таким образом, увековечивали систему коалиции, которая является бичом свободы. Я питаю доверие к представителям, которые, не имея возможности распространить свои замыслы за пределы двух лет, будут вынуждены ограничить свое честолюбие славой служения человечеству и своей родине.

Логика его доказательств была такова, что лидеры ассамблеи вынуждены были вотировать свое изгнание из общественной жизни страны.

И в каждом выступлении Робеспьер последовательно и неуклонно отстаивает идею политического равенства всех.

Наибольшую известность принесла ему речь о всеобщем избирательном праве.

С этого момента, вероятно, и начинается огромная популярность Максимилиана Робеспьера.

Робеспьеру не удалось выступить в Учредительном собрании, и он опубликовал эту речь в печати. 20 апреля 1791года она была зачитана в клубе кордельеров. Клуб постановил издать ее в форме брошюр и афиш. Клуб приглашал все патриотические общества читать ее на своих заседаниях.

Мишле: «Роль его с тех пор была простая и сильная. Он стал крупной помехой для тех, кого он покинул. Деловые и партийные люди, они при каждой попытке делать компромисс между принципами и интересами, между правом и обстоятельствами встречали преграду, которую им ставил Робеспьер, именно абстрактное, абсолютное право; против их ублюдочных англо-французских, мнимо конституционных решений он выдвигал не специально французские, но общие, универсальные, вытекающие из „Общественного договора“ теории, законодательный идеал Руссо и Мабли.

Они вели интриги, волновались, а он был непреложен. Они во все вмешивались, входили в тайные сношения, договаривались, всячески компрометировали себя, а он только проповедовал. …В конце концов он должен был победить их».

Каждый день задают вопрос: предпочтительнее ли республиканское правительство королевского. Этот спор всегда заканчивается признанием, что очень трудно управлять людьми.

Вольтер

2 апреля 1791 года умер граф Оноре-Габриэль Рикетти-Мирабо. В этот день театры были закрыты, развлечения запрещены. Одна строптивая маркиза все-таки захотела дать бал, но сбежался народ и палками разогнал собравшихся

Провожать тело Мирабо в последний путь вышел весь Париж. Шествие открывал отряд конницы. Затем следовали канониры от каждого из шестидесяти батальонов, штаб национальной гвардии, духовенство, Учредительное собрание, Якобинский клуб, министры, чиновники департаментов и муниципалитетов. Один лишь депутат отказался присутствовать – то был Петион.

Собрание постановило похоронить тело Мирабо в церкви св. Женевьевы, на фронтоне которой будет высечена надпись:

«Великим людям благодарное отечество».

Так Франция почтила память человека, сделавшего принципом своей жизни абсолютную беспринципность.

Граф Мирабо с удивительным талантом обманывал короля, Собрание, парод, но и первую очередь обманывал самого себя. Могущественный оратор, человек, проведший молодость в тюрьмах и ставший на склоне лет самым сильным политическим деятелем, он хотел править страной. Увы, несбывшиеся надежды! И не потому, что Барнав лишил его министерского поста, и Мирабо оставалось только давать советы, казавшиеся слишком сложными простоватому королю. А потому, что Мирабо тоже считал конституционную монархию идеальной формой общественной жизни. Но революция шла дальше, а Мирабо все еще надеялся остановить ее с помощью интриг. Каждый раз, когда он упирался, пытаясь задержать народное движение, революция давала ему пинок и заставляла идти вперед. Неверно думать, будто Мирабо предавал революцию, когда король хорошо платил ему, и помогал революции, когда считал, что ему заплатили недостаточно. Нет, Мирабо неоднократно поднимался на трибуну, искренне желая провести декрет, угодный монархии, но правые, тупые и фанатичные, его освистывали, народ, угадывая измену, улюлюкал; и Мирабо, раздраженный глупостью аристократов и боящийся потерять популярность, вдруг исступленно обрушивался на двор и короля. Он сходил с трибуны под грохот аплодисментов. На следующий день газеты называли его Мирабо громовержец, а сам оратор стыдливо оправдывался перед министрами, притворно недоумевая, почему накануне его так занесло.