Евангелие от Робеспьера - страница 22

В Париже бегство короля было официально оповещено тремя пушечными выстрелами. Собрание не расходилось. Клубы объявили свои заседания непрерывными. Отдано было приказание опечатать Тюильрийский дворец. Запретили выезд из Парижа.

Депутатам зачитали личное письмо короля, переданное через министров, которое называлось «Воззвание ко всем французам».

В нем король сваливал вину за все беды королевства на деятельность Собрания, жаловался на тяжелую жизнь и недвусмысленно заявлял о своем переходе на сторону контрреволюции.

Как реагировали оскорбленные депутаты? Мену, Ле-Шапелье, герцог Орлеанский, Ларошфуко, Монморанси, Шарль и Александр Ламеты – вожаки Собрания и авторы конституции – все бросились сломя голову спасать монархию.

Этот, на первый взгляд неожиданный вольт мы попытаемся объяснить позднее. А пока приведем начало декрета, принятого славными защитниками революции:

«Совершено великое преступление. Национальное собрание заканчивало свои продолжительные труды; конституция была близка к завершению, революционные бури были готовы улечься; и враги общественного блага захотели единым преступлением принести всю нацию в жертву своей мести. Король и королевская семья похищены 21 числа настоящего месяца».

25 июня короля привезли в столицу. Париж встретил его убийственным молчанием.

Король был доставлен в Тюильрийский дворец и взят под стражу.

Перед партиями встал вопрос: что дальше? Лицемерная версия Собрания о похищении вызвала всеобщее возмущение.

Бриссо писал: «Как охарактеризовать эту двойственность: короля арестовывают, а объявить, что его арестовывают, не хотят; на офицеров возлагают ответственность за его охрану, а сами хотят уверить, будто он свободен? Что же, узник он или нет? Если узник, то к чему лгать? Если он не узник, зачем арестовывать его?»

Со страниц газеты Камилла Демулена полились оскорбления и издевательства над королевской семьей.

Марат требовал установления военной диктатуры. В диктаторы он предлагал Дантона.

Кондорсе опубликовал послание, в котором обещал найти искусного механика, способного в пятнадцать дней сконструировать образцового монарха. Призрак республики стучался в дверь. Как же вел себя Якобинский клуб? 23июня Дантон заявил: «Человек, объявленный королем французов, преступен или глуп. Но человек – король не может оставаться королем, если он глуп. Регента тоже не надо, но нужен сменяемый, избираемый департаментами совет».

27 июня д'Анжу потребовал регентства. 29 июня Антуан предложил назначить регента и объявить о низложении короля.

1 июля Билло-Варен поставил вопрос: «Какая форма правления более пригодна для нас: монархическая или республиканская?» В зале шум. Председательствующий Буш прерывает оратора: «Конституцией признано, что для Франции пригодна монархическая форма правления».

Как видим, в Клубе не было единства. Что же думал лидер якобинцев Максимилиан Робеспьер?

Двусмысленны и осторожны его слова, произнесенные в Якобинском клубе:

– В Собрании меня обвинили в том, что я республиканец: мне делают слишком много чести – я не республиканец. Если бы меня обвинили в том, что я монархист, мне нанесли бы оскорбление: я и не монархист.

В Учредительном собрании Робеспьер (равно как и Бюзо, Петион, Грегуар), протестуя против намерения большинства обелить короля, доказывая, что нельзя смешивать неприкосновенность с ненаказуемостью, требуя тщательного расследования и суда над Людовиком XVI, умудрился не коснуться основного опроса, волнующего Якобинский клуб: что лучше – монархия или республика.

Не будем спешить с обвинением Робеспьера в недальновидности или политической слепоте. Да, он не пришел еще к мысли о республиканском правлении, но ведь и Франция не была готова для республики. Как справедливо указывает Олар, «во Франции хотели установить свободное правительство при посредстве короля; хотели организовать, реформировать монархию, а не разрушить ее. Никто не думал о том, чтобы призвать к политической жизни невежественную массу народа; произвести необходимую революцию намеревались при помощи избранной части нации, обладающей имуществом и образованием. Предполагалось, что этот ослепленный, живущий бессознательной жизнью народ мог только служить орудием реакции в руках привилегированных классов».