...Она и вправду приехала на выпускной. Нудная "официальная" часть - с цветочками и родительскими соплями - закончилась. Свечерело. Отсидели чинное застолье с "преподами", - и вот столы с тарелками и не початой газировкой раздвинуты были по стенам. Там же, на стульях, лежал перебравший портвейну Серёга; в ДК гасили свет и Рюхин - заправила дискотеки - объявлял танцы. Малахова проскользнула в зал, оставив за порогом Толькиных охранников, - Илюшкин, подъедавший торт, заметил её - и её сразу подхватили на центр, в середину брызгавших огней цветомузыки, в которых толком и не узнать никого... Лёха выходил покурить - удивлялся на незнакомых мужиков, топтавшихся в холле. "Малаховские", - шепнул кто-то. Столкнулся он с Улькой на лестнице. - А в костюмчике ты гораздо умнее выглядишь, - поощрила она. - Идём пригласишь меня... Только закажи Рюхину - пускай помедленнее сделает... И опять - занемел у Лёхи язык. Ладонь - не ладонью, а негнущейся деревяшкой лежала на Улькиной талии. - Ну - что? - не выдержала Улька. - Что? - Это твой отец к портнихе удрал? - Да. - Она просит, чтобы Толька ей ателье открыл, только он не откроет. Ещё годик-другой, и барахло разрешат прямо из-за "бугра" пригонять - хоть вагонами... Зачем же шить? Но вообще-то она не дура. Вот отец твой - фуфло последнее. А ты сам-то о жизни что думаешь? - Что? - "Што-пошто"... Смотри, - она обвела пальцем зал. - У них у всех будет всё обыкновенно. Перетолкутся до восемнадцати - и в армию, а из армии - на трудовые будни - горбатиться, потом переженятся на этих же куклах, дети родятся - и можешь жирную черту подводить. Конечно, до старости каждый подёргается, как твой папаша, но это будет запоздало, не всерьёз. - А Цухила с тобой тоже не всерьёз возился? - У него характер такой: нравится кому-нибудь помогать. А я не такая... Чего он от меня ждал?.. Благодарности?.. Смотри: а Юлька Равикович выскочит за секретаря горкома и будет вам до старости про "крейсер Аврору" распевать... Ты понимаешь? Нет, Лёха ничего понимал. Улька схватила его за руку и бегом - повлекла за собой на улицу. Дохнуло сырым воздухом, уступами - темнели вдали здания "Китая" - в прогале между окружавшими клуб соснами. - Ты на звёзды-то давно смотрел? Рыло своё из лужи вытаскивал? запальчиво спросила Улька. - Над тобой - миры без края, но люди обязательно до них доберутся... Но не ты... Ты загрузнешь в своих мелочных проблемках, придавит тебя к земле - и даже прыгать разучишься. Человек, Лёш, измеряется не с ног до головы, а от головы до неба: я это до точности постигла... Ты почаще свой рост измеряй! - Улька спустилась по ступенькам к машине. - Обойдёмся без обещанного поцелуя, ладно? А то, боюсь, Толька мой взбулгачится, - прибьёт тебя, - она похлопала в ладоши. - Мальчики! Come here! Come here! Go! Через полгода Качурин её бросил, а ещё на полгода позже она умерла от передозировки наркоты...
Лёха встряхнулся. Сел - помятый, потирая припухшее ото сна лицо. Нашарил на полу тапки. Дина заворочалась, ногами сбила с себя одеяло. Голая, приподнялась на четвереньки, бесстыдно поводя бёдрами, потянулась - сладко-сладко, всем телом, сминая руками измаранную за горячую ночь простыню Сквозило. На часах - за двенадцать. Лёха доплёлся до кухни, включил чайник; в спальне - трезвоном - залился телефон. - Господи, я с самого утра звоню! - взорвался из трубки голос Оксаны. Развлекаешься? Не мутит с перепою? - Нет, - Лёха сел на постель. - Ты что мне обещал на октябрь? Ты что обещал? Я у тебя, понятно, ломоть отрезанный, но ты Ксюхе что обещал? Думаешь - малышка, думаешь - не смыслит ничего? - Оксан... Оксан... Оксан... Мне сейчас по делам надо быть - кровь из носа... Я тебе перезвоню... Я тебе не интендантская служба: я деньги даю на Наташку, а не тебе с твоей треханутой мамашей. Будьте добры не швыряться ими на тряпки... Помети хвостом, заработай, в конце концов. - Оставь, пожалуйста, свои поганые присказки! Для собственной дочери у тебя нет ни гроша, а на б... - за ради бога! Лёха бросил трубку. "Сейчас она перезвонит и закричит, чтобы я не увиливал от разговора... Невозможно так. А я всё тяну и тяну с ней..." Никак он не мог решиться - порвать с Оксаной окончательно. А Ксюха? Ему же вовсе не дадут её видеть! А Оксана знала, что он любит дочь, и пользовалась этим, и Лёха видел, что она держит его в капкане, поэтому любой звонок её был для него неприятен втройне. Настроение стало муторным. - Поставил бы себе автоответчик. Ну чего ты мучаешься? - сказала Дина, отдергивая от окна занавески. Позднее - сентябрьское - солнце слепящим потоком хлынуло в комнату. Дина накинула халатик, едва прикрывавший её смуглокожую попу, и чуть подзадрав его, сверху вниз огладила округло очерченные ягодицы. Чайник вскипел. Она сделала густой - до угольного цвета - кофе: Лёха глотнул его залпом, даже не разобрав терпкой горечи, и опять взглянул на часы. - Подбросишь меня? - спросила Дина. - Оставайся. Ни к чему нам разбегаться. - А ты в самом деле этого хочешь? Лучше займись своими жёнами-тёщами (или кто там на тебе ещё висит?), а как найти меня - знаешь, покличешь. - Давай одеваться. Они вдвоём встали под душ. Дина помочилась под тёплой, живчиком бьющей струёй воды, шагнула к Лёхе, ища его губы. - Не попался ты мне, мальчишка, пораньше. Обняла бы, оплела бы ивой крепко-крепко, - и не отпустила бы. - Я тогда совсем другой был. - И другого оплела бы - любого. Леха поцеловал её - совершенно равнодушно, и отстранился. Как-будто впервые - разглядел он её до времени наметившиеся морщинки и желтоватый налёт на зубах. "А ведь ей почти тридцать, - подумал он. - Для проститутки - старуха. Сколько ей осталось? Год, два? А потом она либо сопьётся, либо "подсядет", и тоже начнёт выклянчивать у меня деньги. Не надо бы больше звать её". Бросить Дину он собирался едва ли не в каждую их встречу. Само намерение это всегда успокаивало его и поднимало в собственных глазах. Ему казалось, что раз он имеет его - он легко его и исполнит, когда захочет, и что вообще - он может легко отказаться от всего скверного в своём житье-бытье, - не сегодня, конечно, а завтра-послезавтра, после... И думая так, можно было не сдерживать себя никакими рамками... Они пришли в спальню одеваться - и желание снова овладело им. Он довольно грубо повалил Дину на кровать; она всё поняла и покорно повернулась, как он хотел - на бок, подогнув одну ногу коленкой к груди. Она не стонала, не пыталась играть в удовольствие - попросту терпела, пока он не насытился ею, и только потом, подтерев себе полотенцем, сказала с укором: - Вот и мойся с тобой... курносый...
