Евангелие Достоевского - страница 16

Шрифт

Интервал

Те моменты духовного просветления, которые Достоевский испытывал перед припадками эпилепсии, были для него особым опытом, которым он делился и с собеседниками, и с читателями романов. Софье Ковалевской он говорил: «Вы все, здоровые люди, и не подозреваете, что такое счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком. Магомет уверяет в своем Коране, что видел рай и был в нем… Он действительно был в раю в припадке падучей, которою страдал, как и я. Не знаю, длится ли это блаженство секунды, или часы, или месяцы, но, верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него!»

С. Ковалевская

Более подробное свидетельство о минутах, предшествовавших эпилептическому припадку, содержится в романе «Идиот», где о князе Мышкине рассказывается: «Он задумался, между прочим, о том, что в эпилептическом состоянии его была одна степень почти пред самым припадком… когда вдруг, среди грусти, душевного мрака, давления, мгновениями как бы воспламенялся его мозг и с необыкновенным порывом напрягались разом все жизненные силы его. Ощущение жизни, самосознания почти удесятерялось в эти мгновения, продолжавшиеся как молния. Ум, сердце озарялись необыкновенным светом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства как бы умиротворялись разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежды, полное разума и окончательной причины… Эта секунда, по беспредельному счастию, им вполне ощущаемому, пожалуй, и могла бы стоить всей жизни. “В этот момент, – как говорил он однажды Рогожину, в Москве, во время их тамошних сходок, – в этот момент мне как-то становится понятно необычайное слово о том, что времени больше не будет. Вероятно, – прибавил он, улыбаясь, – это та же самая секунда, в которую не успел пролиться опрокинувшийся кувшин с водой эпилептикa Магомета, успевшего, однако, в ту самую секунду обозреть все жилища Аллаховы”».

Начиналось это обычно страшным нечеловеческим криком, какого нарочно никогда не произнести. Очень часто я еще успевала перебежать из своей комнаты через промежуточную, заваленную книгами, к нему и застать его, стоявшего с искаженным лицом и шатающегося. Я успевала обнять его сзади и потом опуститься на пол… Он и спал не на постели, а на низеньком широком диване на случай падения. Он ничего не помнил, приходя в себя. Потом жалко и вопросительно произносил: «Припадок?» – «Да, – отвечаю я, – маленький!» – «Как часто! Кажется, был недавно». – «Нет, уж давно не было», – успокаивала я. После припадка он впадал в сон, но от этого сна его мог пробудить листок бумаги, упавший со стола. Тогда он вскакивал и начинал говорить слова, которых постигнуть невозможно. Ни предотвратить, ни вылечить этой болезни нельзя. Все, что я могла сделать, это – расстегнуть ему ворот, взять его голову в руки. Но видеть любимое лицо, синеющее, искаженное, с налившимися жилами, сознавать, что он мучается и ты ничем не можешь ему помочь, – это было таким страданием, каким, очевидно, я должна была искупать свое счастье близости к нему. Дня четыре после каждого приступа он был разбит физически и духовно – в особенности ужасно было его нравственное страдание… Каждый раз ему казалось, что он умирает…

А. Г. Достоевская. Воспоминания

Достоевский дорожил этим особым и уникальным опытом кратковременных просветлений перед эпилептическими припадками. Однако сами припадки дорого ему обходились. Наиболее тяжелые из них выбивали его из колеи на несколько дней, приковывали к постели, лишали возможности работать. Его преследовал страх потерять рассудок, он жил в постоянных мучительных опасениях за свое будущее.

Снова на свободе

Лишь в конце 1859-го Достоевский смог приехать в Петербург. Здесь он много читает и много пишет. Чтобы вернуться в большую литературу, ему необходимо повторить успех «Бедных людей». Однако второе пришествие Достоевского в литературный мир совершается менее заметно, чем ему хотелось бы. Одно за другим из-под его пера выходят новые сочинения, но ни одно из них не становится большим событием.