Меж тем встревоженная Зораида старалась помочь своему спасителю самыми нежными и ласковыми словами и поступками. Она сняла с него шлем и принялась с трудом стаскивать кольчугу. Наконец это удалось ей, и тут, стирая холодный пот, заливавший ему лоб и шею, она заметила рану чуть ниже ворота рубашки.
- Боже! Ты ранен! - закричала она, но тут же увидела, что рана совсем не так велика, как это ей казалось, пока она не вытерла запекшейся крови. Девушка успокоилась и сказала:
- Ну, это пустяки! Царапина!
Но, вглядевшись внимательнее при свете свечи, она обнаружила, что рана окружена красновато-багровыми пятнами, похожими на лепестки цветка, и что вокруг глаз и губ Фьерамоски выступила синева, руки и уши пожелтели и окоченели. Зораида родилась и выросла на Востоке и привыкла врачевать раны всякого рода, а потому сразу заподозрила, что кинжал был отравлен. Она уговорила юношу лечь в постель и с трудом помогла ему подняться; нащупав его пульс, она заметила, что он бьется очень медленно, словно ему что-то мешает.
Но телесные страдания казались Фьерамоске ничтожными по сравнению с мучительными, думами, которые теснились в его мозгу, непрерывно сменяя одна другую. События этого вечера и опасность, грозившая Джиневре, вытеснили было все остальные его помыслы; но теперь, подобно тому, как осужденный на казнь забывается сном в последнюю ночь и внезапно просыпается с мыслью о неминуемой смерти, так и Фьерамоска, едва очнувшись от охватившего его оцепенения, вспомнил о вызове и клятве избегать опасностей до поединка; он подумал о позоре, которым покроет себя, не явившись на поле битвы, о своем горе, когда друзья возьмутся за меч без него, о насмешках, которыми осыплют его французы, о погибшей чести итальянцев; эти картины поразили его сердце, все его мышцы судорожно сжались, а из груди вырвался такой скорбный вздох, что Зораида вскочила на ноги и в испуге спросила, что с ним.
Этторе воскликнул:
- Я опозорен навек! Поединок, Зораида, поединок! - И он бил себя кулаком по лбу. - Осталось всего несколько дней, а я так слаб, что встану на ноги не раньше чем через месяц! О Боже! За какие грехи ты посылаешь мне такое несчастье?
Девушка не нашла, что ответить на эти слова, но сейчас она, вероятно, думала не столько о поединке, сколько об опасности, грозившей человеку, милому ее сердцу; а опыт подсказывал ей, что опасность возрастает с каждой минутой.
Мгновенное возбуждение Этторе внезапно сменилось полным упадком сил; он упал навзничь и откинул голову на подушку, побледнев еще больше, чем раньше; жилы на шее его судорожно бились, и когда Зораида взглянула на рану, она увидела, что окружавшая ее краснота расширилась почти на палец.
Потом Этторе заговорил все с тем же отчаянием:
- Вот он, защитник итальянской чести! Вот славный исход боя, вот ради чего мы так хвастались и чванились! Но как перед Богом спрашиваю - в чем моя вина? Разве мог я поступить иначе?
Однако эти доводы не приносили ему облегчения, и мучительные мысли не покидали его: "А кому я расскажу всю историю? Перед кем стану оправдываться? Даже если я и расскажу все, как было, враги, наверно, притворятся, что не верят, и скажут: "Этторе сочинил всю эту чушь, оттого что испугался нас".
Пока он терзался этими мыслями, яд, проникший в его тело вместе с кинжалом дона Микеле, разливался по жилам, подбираясь к мозгу; Этторе чувствовал как постепенно у него темнеет в глазах и туманится сознание; в висках стучало так, что казалось, все вокруг дрожало и неслось в неистовом кружении ослепляя его вихрем светящихся искр. Зораида стояла рядом и с ужасом смотрела на него, а Этторе не спускал с ее лица широко открытых глаз. В полуобморочном состоянии, при слабом свете догорающей свечи, ему чудилось, что облик девушки постепенно изменяется и черты ее становятся чертами Ламотта: в язвительной страшной усмешке опускаются углы губ этого призрака; потом губы распухают, растягиваются, и вот уже перед ним стоит Граяно д'Асти; но и он начинает расти, и внезапно вместо него, бледный, широко разинув хохочущий рот, появляется герцог Валентино; все эти лица, возникавшие одно из другого, как бредовые видения, особенно ярко запечатлелись в его больном мозгу; внезапно среди них промелькнул образ Джиневры; Этторе произнес ее имя и вскричал с пламенной нежностью:
