Едва закончив молитву, я услышал его шаги, обернулся и увидел его рядом с собой. Не вставая, я обнял его колени, как у друга, вернувшего мне сразу две жизни, как у ангела, сошедшего ко мне с небес. Затем, поднявшись, я стал соображать, как унести Джиневру беспрепятственно и тихо. В конце концов мы вывернули наизнанку бархатный покров, который был наброшен на гроб, чтобы она, придя в чувство, не заметила, на каком зловещем покрывале она лежит, разложили на нем белую погребальную ткань, в которую она была прежде завернута, и, сделав, таким образом, все возможное, чтобы ей было удобно, подняли ее с величайшей осторожностью из гроба и тихонько опустили на эту постель.
Бедная Джиневра все еще не открывала глаз, но из груди ее вырвался судорожный вздох. К счастью, Франчотто, пошарив в шкафах, нашел церковное вино, и нам удалось разжать ей губы тонким горлышком склянки и заставить ее проглотить для подкрепления несколько капель, совсем немного, только чтобы слегка поддержать ее силы; нам не хотелось, чтобы она очнулась в таком месте. После этого мы взялись за концы покрова, - я у головы, а Франчотто у ног, - осторожно подняли его и с помощью пресвятой девы без всяких происшествий вынесли Джиневру из церкви и через Сан Микеле добрались до берега, где всегда причалены баркасы. Один из этих баркасов принадлежал Франчотто. Трудно было придумать более надежное и укромное место. Мы снесли туда Джиневру и с помощью двух матросов, охранявших баркас, кое-как устроили ей постель в помещении под палубой; я остался подле нее, а Франчотто побежал за своим приятелем-цирюльником, хорошим и верным человеком, чтобы тот оказал ей помощь и, если понадобится, пустил ей кровь.
Ему снова пришлось пройти мимо церкви святой Цецилии. Возле церкви он увидел отряд вооруженных людей, толпившихся у входа, и поначалу принял их за стражу. Потихоньку, держась у самой стены, он подкрался к ним вплотную и понял тогда, что это вовсе не стража. Было их человек тридцать, и все были вооружены копьями и тяжелыми мечами. Двое из них стояли в стороне, держа пустые носилки. Тот, кто казался предводителем, стоял, завернувшись в плащ, и время от времени" в нетерпении переступал с ноги на ногу. Вскоре из церкви вышли двое, по всей вероятности слуги, и, подойдя к нему, сказали:
- Ваша светлость, гроб взломан и пуст!
Слова эти, видимо, произвели сильнейшее впечатление на человека в плаще: он замахнулся на слугу рукой, в которой держал фонарь, и ударил его с такой силой, что тот упал к его ногам; второму пришлось бы еще хуже, если б он не пустился наутек, ибо хозяин его уже схватился за меч. Но как он ни бесновался, пришлось ему, однако, уйти ни с чем.
Среди вооруженных людей Франчотто приметил человека в судейском плаще с капюшоном и при свете факелов узнал в нем проклятого мошенника, маэстро Якопо де Монтебуоно. Присутствие его в таком месте и в такой компании показалось Франчотто весьма подозрительным.
Когда отряд двинулся в путь, Франчотто пошел за ними, держась на некотором расстоянии, и вместо того, чтобы идти за цирюльником, решил заняться упомянутым маэстро Якопо. Он только опасался, как бы тот не вздумал взять провожатых из отряда до самого дома.
Но Богу было угодно, чтобы Якопо, дойдя до Сикстинского моста, простился с остальными, так как жил он в начале улицы Лунгара и, стало быть, до дому ему было совсем близко; все пошли через мост, а он повернул к дому. Франчотто догнал его под аркой и сказал, чтоб он не боялся и пошел за ним до Большого Берега помочь молодой женщине, которая лежит при смерти; он сумел уговорить Якопо и привел его к нам. Едва Якопо опустился на палубу и узнал меня и Джиневру, как тотчас же понял, что попал в западню.
Франчотто отвел меня в сторону и рассказал обо всем, что видел и слышал возле церкви святой Цецилии; это заставило меня призадуматься. У меня наконец открылись глаза, и мне стало ясно, как все произошло. Прижав к стенке маэстро Якопо и хорошенько припугнув его - а он был величайшим в мире трусом, - я заставил его сознаться во всем. Он рассказал мне, что по приказу Валентино дал Джиневре в тот вечер за ужином вина со снотворным порошком, которое усыпило ее, и, зайдя еще дальше в своем обмане, объявил о ее смерти, с тем чтобы ее отнесли в церковь, а герцог явился бы туда ночью и похитил ее.
