Наконец толпа, теснившаяся на холмах, загудела еще громче, привлекая к себе взоры остальных: из уст в уста пронеслось известие, что показался отряд французов. Несколько мгновений спустя французы в самом деле появились из-за холма, на повороте дороги, и выстроились в боевом порядке в верхней части поля лицом к морю. Потом воины и сопровождавшие их друзья и близкие - числом примерно сотни в полторы - спешились и оставили коней на попечение слуг, а сами поднялись туда, где под сенью падубов восседали судьи, и присоединились к ним в ожидании прибытия итальянских рыцарей. Вскоре над дорогой, ведущей из Барлетты, встало облако пыли, в котором то и дело, как молния, поблескивало оружие; итальянцы не заставили себя долго ждать. Зрители, которые разбрелись было во все стороны, столпились теперь на границах поля; каждому хотелось протолкаться вперед, несмотря на то, что пехотинцы, стоящие на страже, с вежливостью, обычной для солдатни всех времен, били пиками и копьями по земле, а нередко и по ногам, оттесняя назад захлестывающий их людской поток.
Итальянцы прибыли, построились лицом к противнику в таком же порядке, как и французы, а затем тоже сошли с коней и поднялись на заросший падубами холм.
После взаимных приветствий и обмена любезностями оба распорядителя, синьор Просперо и Баярд, сошлись для переговоров и решили прежде всего отобрать по жребию тех, кому придется стать судьями поединка.
Читателю, наверно, покажется странным, что доблестный Баярд не участвовал в столь славном сражении и довольствовался ролью распорядителя; мы были удивлены не менее чем он и можем объяснить это только тем, что какая-то не совсем зажившая рана помешала ему взять в руки оружие или же, быть может, он был обессилен лихорадкой, которой страдал в то время; как бы то ни было, нам достоверно известно, что среди участников поединка его не было. И так, написали на листочках несколько имен военачальников обеих армий - поровну испанцев, французов и итальянцев, скатали эти записки в трубочки и положили в шлем; жребий пал на Фабрицио Колонну, Обиньи и Диего Гарсию де Паредес; они уселись на отведенные им места, положили перед собой на столик раскрытое Евангелие, и все двадцать шесть бойцов принесли им клятву в том, что сражаться будут без обмана, без помощи бесовских чар, полагаясь в этом испытании только на свою доблесть и природные силы. Снова были во всеуслышание провозглашены условия боя, по которым каждый мог выкупить из плена себя самого, оружие и коня за сто дукатов. Итальянцы привезли с собой мешок с деньгами, а один из них высыпал деньги на стол, пересчитал и передал судьям.
Все ожидали, что французы сделают то же самое, но ни один не тронулся с места. Тогда Просперо Колонна сказал, стараясь сохранить спокойствие:
- Синьоры, где же ваши деньги?
Ламотт выступил вперед и с улыбкой ответил:
- Вы увидите, синьор Просперо, что и этих будет достаточно.
Такое неуместное бахвальство привело в ярость благородного римлянина; но он сдержал себя и только сказал:
- Не стоит торговать шкурой неубитого медведя. Ну что ж! Хоть мы и условились, что обе стороны внесут деньги на выкуп, я не отменю поединка. Синьоры, - добавил он, обращаясь к своим, - вы слышали: этот рыцарь полагает, что исход боя уже ясен; ваше дело - доказать ему, что он ошибся.
Нужно ли говорить, что кровь итальянцев вскипела от надменной выходки Ламотта? Но ни одного слова не раздалось в ответ ему и синьору Просперо, лишь кое-кто скрипнул зубами, а кое-кто бросил на француза убийственный взгляд.
На этом закончились переговоры, и судьи дали бойцам обеих сторон полчаса на подготовку: по истечении этого срока трубач, сидевший на коне под тенью падуба, должен был трижды протрубить сигнал к бою.
Участники поединка снова вскочили на коней; распорядители расставили их в ряд, в четырех шагах друг от друга; и оба, как Колонна, так и Баярд, еще раз тщательно осмотрели трензеля и подпруги коней, ремни и застежки рыцарских доспехов; вряд ли у кого-нибудь в том и другом лагере был более наметанный глаз, чем у этих двух воинов.
