Наконец герольд вышел на середину поля и громко объявил запрет выражать сочувствие или неодобрение одной из сторон - будь то криками, действиями или знаками. Когда он вернулся к судьям, трубач сыграл первый сигнал, затем второй: можно было услышать, как муха пролетит. Прозвучал третий, - и вот рыцари все как один отпустили поводья и, пригнувшись к холке коней, вонзив им в бока шпоры, словно взвились в воздух, потом устремились навстречу друг другу сначала рысью, а там и во весь опор, одни с криком: "Да здравствует Италия", а другие - "Да здравствует Франция!" И возгласы эти неслись до самого моря. Противников разделяло расстояние шагов в полтораста. Но они еще не успели сойтись, как исчезли в клубах пыли, которые все росли и сгущались и наконец полностью обволокли их, подобно туче, как раз в то мгновение, когда они сшиблись друг с другом. Кони столкнулись лбами, копья всадников ударились, ломаясь о вражеские щиты и панцири. Казалось, что с грохотом мчится по горному склону лавина - вначале беспрепятственно, а потом налетает на лес, где ломает, рвет, крушит и уничтожает все, что попадается ей на пути.
Пыль скрыла от глаз зрителей первую схватку; сквозь ее завесу едва можно было разглядеть, как поблескивало на солнце оружие да взлетали в воздух обрывки перьев, изодранных в бою; они кружились, словно подхваченные вихрем, и ветер уносил их далеко от поля битвы. Гром сражения эхом отдавался в окрестных долинах; Диего Гарсиа то и дело колотил себя кулаками по бедрам - в восторге и в то же время в ярости оттого, что он здесь, а не в гуще боя. Остальные же зрители, потрясенные, застыли в полной неподвижности.
На несколько мгновений все воины сбились в кучу, и только по ярким искрам, вспыхивавшим то здесь, то там в густой пыли, можно было догадаться, что рыцари взялись за мечи; и такой звон и дробный стук стоял кругом, словно на поле работало десятка два наковален.
Под ослепительными лучами солнца вся эта бесформенная груда вращалась вокруг собственной оси и напоминала еле видное из-за дыма колесо потешных огней, так причудливо и стремительно все это двигалось, сжималось, растягивалось и крутилось.
Страстное желание зрителей хоть что-то наконец увидеть и узнать, на чью долю выпал первый успех, готово было вот-вот прорваться криком; громкий говор все нарастал, но внезапно стих, когда раздались звуки труб, а из беспорядочной толчеи вырвался конь без всадника, такой запыленный, что нельзя было разобрать, какого цвета его седло. Он мчался вскачь по полю и путался в обрывках изодранного повода, наступая на него то одной, то другой ногой; узда не давала ему поднять голову, и он едва не падал, а из глубокой раны на спине фонтаном хлестала черная кровь, отмечая его путь. Пробежав еще немного, конь обессилел и упал на колени, а потом рухнул на землю; как выяснилось, он принадлежал одному из французов.
Между тем рыцари сошлись попарно и бились на мечах, нанося и отражая могучие удары; каждый обходил противника, стараясь занять наиболее выгодную позицию, и таким образом круг все расширялся, и постепенно распутывался тесный клубок первой схватки. Ветер рассеял пыль, и взорам открылось поле боя.
Тогда все увидели, что упавший всадник был Мартеллен де Ламбри, а бился с ним, на его беду, Фанфулла из Лоди. Со свойственной ему неистовой яростью, в которой сочетались редкая отвага и невероятная ловкость, Фанфулла насквозь проткнул копьем забрало неприятеля, так что тот с размаху грянулся оземь; нанеся этот удар, Фанфулла закричал, покрывая голосом грохот боя:
- Первый!
Невдалеке он заметил Ламотта, который потерял стремя под натиском Фьерамоски; тогда Фанфулла крикнул ему:
- Денег не хватит... Денег-то мало!
К этому мгновению кольцо сражающихся расширялось. Фанфулла сказал выбитому из седла французу:
- Ты мой пленник...
Но тот внезапно вскочил на ноги и вместо ответа нанес ему удар мечом, который только скользнул по блестящим латам лодийца. В ту же секунду двуручный меч Фанфуллы обрушился на шлем врага, и тот еще не опомнившийся от первого удара, ела удержался на ногах; а Фанфулла наносил ему удар за ударом, приговаривая всякий раз:
