Свисток. Надо подниматься, двигаться дальше.
- Сколько еще верст до Иркутска? Эх, надоело. Скорее бы до нашего гиблого места!..
И мы опять двигались вперед в неизвестную даль. Впечатления становились тяжелее. Чем то зловещим пахнула на нас встреча на одном из этапов, недалеко от Иркутска, с возвращавшимся после трехлетней ссылки в Россию из Якутской области О. Рубинком.
- Гоц, Минор! Вас зовет на свидание какой то человек! - кричит конвойный. Мы бежим навстречу. Вот он! Рубинок!
Но куда девалась его милая улыбка? Он смотрят на нас исподлобья, жутко.
- Я решил вас увидать, чтобы предупредить о том, что вы должны там, в Якутске делать. Вы должны протестовать против насилий! Нас там избивают, мучат в невыносимых условиях... Впрочем, вы сами скоро все увидите... Вы помните у Шекспира сцену бури? Лес шумит, буря, гроза, гром... У него волосы на голове дыбом встали...
Мы были ошеломлены резким переходом его разговора. Мы молча слушали, как он цитирует наизусть Шекспира восторженным тихим голосом. Глаза зловеще заблестели. Я пытался остановить его, но куда тут! Он продолжал говорить все быстрее, страшнее и вдруг, оборвав, повернулся и крикнул:
- Я буду самозванцем! Подыму народ! Так помните! Вы должны протестовать!
И убежал, не попрощавшись...
Мы, ошеломленные, стояли несколько минут. Мы поняли, что там, в Якутске, с ним произошло что-то жестокое; мы поняли, что бедный Рубинок свихнулся...
С тяжелым чувством мы шли к Иркутску. Да и трудно стало. Пошли морозы, снега.
Но вот, наконец, и Иркутск.
Человек во всякое дело втягивается, привыкает и приспособляться к нему. Так и мы втянулись в путешествие по этапам, привыкли ко всем неудобствам, и, если нередко происходили недоразумения с конвоем или этапным начальником, то и к ним мы привыкли совершенно так же, как в этапной грязи, клопам и вшам, которые ели нас поедом. Долгий тяжелый путь затупил все наши чувства, и только описанная мною встреча с О. Рубинком оставила сильную душевную тревогу.
Итак, мы дошли до Иркутска. По дороге нас уже хватали заморозки. Начиналась распутица. А предстояло недолго отдыхать в Иркутской пересыльной тюрьме и двинуться дальше в Якутск, до которого опять придется тащиться около 3.000 верст!
Настроение товарищей, которых мы застали в Иркутске, приподнятое. До них уже тоже дошли слухи об избиениях ссыльных в Якутске, о том, что ссыльных не оставляют жить в городе, а поселяют в отдаленных улусах (волостях), среди сплошного якутского населения, в условиях, лишенных малейших культурных удобств. Бесконечные беседы на эту тему взвинчивали и наше настроение, и, таким образом, среди нас создавалось убеждение, что нам предстоит как-нибудь протестовать против насилий и глумления.
В половине сентября нам объявили, что на днях нас приказано отправить так, чтобы мы на последней барже ("паузке") доплыли в Якутск. Для приготовлений в дальний путь нашим старостам разрешили ходить с конвоем в город для закупок пищи и одежды. Мы этим воспользовались, чтобы повидаться с местными ссыльными, которых тогда в Иркутске было довольно много. П. Ф. Николаев по делу Каракозова, Г. М. Фриденсон по делу 22-х народовольцев, инженер А. Лури по делу польской партии "Пролетариат" и несколько других своими рассказами подтверждали наши опасения и предупреждали, что путь будет очень труден.
Наступил вечер 17 сентября 1888 года. К воротам тюрьмы поданы тарантасы, с прекрасными сибирскими лошадьми. Дождь пополам со снегом. Резкий ветер. Настроение осеннее. Нас, после прощания с оставшимися товарищами, идущими по Иркутской губернии, и с каторжанками, которые вскоре должны быть отправлены в Нерчинск - заводский округ Забайкальской области, - осталось 22 человека. Уселись мы в тарантасы по двое при двух конвойных, впереди всех тарантасов офицер Карамзин с фельдфебелем, сзади наши охранители - два жандарма. Целый обоз!
Загикали ямщики, и мы понеслись по направлению к первой станции, если не ошибаюсь, Оек.
Мы приблизились к ней к вечеру и уверены были, что здесь уже переночуем. Но не тут то было. Офицер послал нарочного вперед, чтобы готовы были лошади для дальнейшей езды. Были поданы уже не тарантасы, а простые одноконные телеги. Никакие наши протесты не помогли.
