В начале литературы было слово. Отойдем на время от автора переведенной на пять языков "очереди" для выяснения, "кто за кем стоит".
Александр Введенский поставил вопрос о слове в поэзии уже достаточно жестко. Чего стоят его вариации на тему "Потец"! Последний скользит там от смысла к смыслу, "прочитываясь" каждый раз заново меняющимся с каждой строкой контекстом. Но и литеры "о", "т", "е" и "ц", написанные слитно, могут в силу ряда внелитературных, да и литературных тоже, причин значить на радость семиотикам - что-нибудь в корне отличное от родителя мужского пола.
Если же войти в русло нашей визуальной поэзии от "Ильязда" до Сигея и Ры Никоновой, то придется признать, что проекции одного слова на плоскость белоснежного листа богаче, бедней и вряд ли равны слову как части "поэтического текста", а если и равны, то лишь чтобы дать нам точку отсчета. Тень пяти сложенных пальцев притворяется то зайчиком, то лисичкой, а то тенью пяти пальцев. Можно бы поговорить тут об означающих означающего и прочих милых нам безделицах, но мы задержимся чуть на особенностях менее приметных.
Тот же Сигей, например, в микротиражном "МДП" #2 требует наличия элемента акционности в визуальной поэзии. Сгущая (красные) краски, можно утверждать, что строка "в этой жизни умирать не ново", написанная кровью, тяготеет к визуальной, а не к традиционной поэзии, для которой в "Англетере" достаточно чернил.
Приближаясь по логике к конкретистам, не дойдя, однако, свернем. Мы ведь дали "слово" и будем держаться его, этой выпотрошенной и ошельмованной, но пока сохраняющей свои внешние признаки лексической единицы.
Ад как да, - предлагает В.Нарбикова. Ей мало играть словами. Отныне, говоря "ад", мы должны подразумевать "да".
Слово используется ею и некоторыми другими "молодыми" как средство передвижения. Внесемантическая связь обнуляет разом огромные сущностные дистанции. А так как все в этом мире с чем-то смежно или чему-то подобно, то, передвигаясь от слова к слову то по метафорческой, то по метонимической оси, мы можем добраться до чего нам угодно, и, уж точно, попасть в любой пункт конструируемой по ходу написания- прочтения очередной "поэтической (в разной степени) вселенной".
Маршрут перемещений иногда замещает, иногда просит потеснитья сюжет в обычном смысле. Смысл? Роб-Грийе, приглашая в свой "Лабиринт", предупреждал читателя, что ему нечего сказать. Но есть, добавим, что показать: выжны не столько события в форме сюжетного лабиринта, но именно осязаемый рисунок его выступающих за границы собственно литературы поворотов и тупиков. Но дорогая мне Валерия и другие отечественные "конструкторы" (в массе не инфицированные еще спидом "деконструкции") не решаются вполголоса повторить то, что отец ("потец"?) нового романа выкрикивал в толпу еще не "новых критиков". Комплекс Космизма, видимо.
Пытаясь скрасить неуклюжими каламбурами извилистый путь к вполне серьезной, если не грустной, цели этой заметки, я отдавал себе отчетв том, что, перед тем, как расставить все точки над i в этико-эстетическом пространстве, которое я в меру сил стремлюсь здесь обрисовать, не миновать мне еще одного зигзага.
Точкой над "и" в акции "Мухоморов", на десяток с лишним лет опередившей упомянутую ранее, служила шапка. Участников не хватало даже на три буквы. Не говоря о зрителях. Была тогда нарушена лишь девственность подмосковного снего. Второе поколение матерного боди-арта в лице ЭТИ'х А.Осмоловского, Г.Гусарова и др. вышло на площадь. Страна готовилась приять в лоно "Эдичку".
Литературоведение кинулось к Баркову. Толкуют о некогда сакральных функциях обсценной лексики. Между тем одно важнейшее свойство ее не попадает, кажется, в фокус.
Отечественный мат во многом обязан жизнеспособностью тому, что может образовывать чуть ли не замкнутый полноценный язык. Носитель его, редко выходя за пределы сего языка, без видимых усилий поведает не только о качестве пива, но и о своих отношениях с материальным и идеальным миром. При крайне ограниченом числе лексических гнезд это реализуется посредством всеобъемлющей метонимии.
