Эти три года - страница 15
Когда контрразведка все-таки выследила и арестовала его, Джимми били в бессильной ярости, вымещая на нем злость за неудачи на фронте. Его били, требуя, чтоб он выдал архангельских большевиков. Хиггинс молчал. Молчал, когда его жгли раскаленным железом, молчал, когда вырывали ногти, ломали суставы. Американцы пытали своего солдата, а он молчал, не желая выдавать своих русских товарищей…
Если Джеймс Хиггинс не сразу понял великую правду революции, то Майкл Смит к моменту оккупации Севера был уже подготовленным борцом. Может быть, потому, что у себя на родине уже участвовал в политической борьбе, может быть, потому, что попал в Россию еще до революции — в годы первой мировой войны, — полюбил эту страну, ее народ, проникся его освободительными идеями.
И когда американские солдаты вступили на землю Советской России, Майкл Смит почувствовал себя лично ответственным за черные дела своих соотечественников.
Когда началась оккупация, Смит был далеко от фронта. Но он немедленно отправился в район боевых действий. Он шел напрямик, лесами, пробираясь по бездорожью, минуя гибельные болота. Он пришел на Северную Двину, чтоб немедленно вступить в бой.
Его оружием была не винтовка — его оружием были слова правды. Он проникал в расположение войск противника под видом бежавшего из плена матроса и с удовольствием рассказывал, что он видел в «русском плену». Он раздавал листовки. Он приносил газеты большевиков, издаваемые на английском языке.
Сотни верст прошел американский моряк Майкл Смит по русским лесам, от деревни к деревне, десятки раз пересекал фронт, чтоб взять новые листовки и газеты и снова вернуться в расположение противника. Сотни солдат слушали его, и слова Смита доходили до их сердец.
Смит считал своим долгом бороться в самых опасных местах до тех пор, пока последний английский и американский солдат не уйдет из России. И он боролся до последних дней.
Погиб Майкл Смит в январе 1920 года, накануне полного освобождения советского Севера.
Джимми Хиггинс и Майкл Смит отдали свои жизни за власть Советов в России. Не вернулся на родину Джон Рид.
Альберт Рис Вильямс вернулся в Соединенные Штаты и рассказал правду о России и о революции, правду о походе американской армии в России.
Он говорил:
«Позовите на суд истории, с одной стороны, большевиков, обвиняемых в красном терроре, а с другой стороны — белогвардейцев и черносотенцев, обвиняемых в белом терроре, и предложите им поднять руки. Я знаю, когда они поднимут руки, мозолистые и загрубелые от работы ладони крестьян и рабочих будут сиять белизной по сравнению с обагренными кровью руками этих привилегированных леди и джентльменов».
ЛЕГЕНДЫ И ФАКТЫ
ЮГОСЛАВЯНЕ
«ИЗ ПЕРВЫХ РУК»
Высокий рыжий конь в белых чулках взлетел на пригорок и, повинуясь легкому движению руки всадника, встал как вкопанный. Всадник огляделся, проследил глазами натянутую на кое-где уцелевших столбах и вбитых в землю кольях линию связи, снова легко тронул коня. Его спутники молча двинулись за ним. Провода привели всадников в деревню, в которой, судя по всему, расположился штаб казачьей дивизии. Штаб найти было нетрудно — провода точно указывали направление, — и скоро всадники остановились перед домом, в котором, очевидно, находился пункт связи дивизии. Полковник, ехавший на своем рыжем жеребце впереди сопровождавших его пятерых всадников, лихо соскочил с седла, небрежно кинул поводья широкоплечему унтер-офицеру и направился в дом. Таким же небрежным жестом отстранил растерявшегося часового, вошел в комнату и представился вскочившему при его появлении дежурному офицеру:
— Я командир седьмого гусарского полка, который прибыл в распоряжение командующего корпусом.
Почтительно вытянувшись перед полковником, дежурный офицер тем не менее внимательно рассматривал его. Сильный акцент, неправильные ударения в некоторых словах свидетельствовали, что полковник явно не русский. Четкие движения, выправка говорили, что он профессиональный военный, а манера держаться доказывала, что полковник к тому же еще и хорошо воспитанный, светский человек.
Офицер был очень доволен своей проницательностью: через несколько минут, взглянув на предъявленные полковником документы, он убедился, что был прав, — перед ним стоял грузинский князь.
