— Знал? — спросил Уэксфорд. — Он не мог не помнить, что нынешний год — високосный. Двадцать девятого февраля — его день рождения.
— Не понимаю вас, мистер Уэксфорд, — заявил Бейкер, только что вошедший в кабинет и слышавший его последние слова. — Согласно вашему отчету, вы полностью согласны с нашей точкой зрения.
— Откуда вы это знаете? Вы ведь не потрудились дочитать его до конца.
Слегка улыбнувшись, Говард посмотрел на дядю, словно понимая, что это был триумф. Это был ответ, который он искал, и больше, чем Уэксфорд, надеялся найти. Он взял два последних листа голубой бумаги и, кивком подозвав к себе Бейкера, стал быстро читать.
— Мы до этого не додумались, — произнес он, закончив чтение. — Нужно ехать на Гармиш-Террас.
— Вы должны ехать, — сказал Уэксфорд. Он посмотрел на часы и зевнул. — У меня в десять — поезд.
Бейкер шагнул к нему. Он не протянул руки, не предложил взять свои слова обратно и даже не попытался улыбнуться. Просто сказал:
— Не знаю, что чувствует сейчас мистер Форчун, но лично для меня будет большой честью, если вы поедете с нами.
И Уэксфорд понял, что это были искренние и исчерпывающие извинения.
— В конце концов, есть и другие поезда, — проговорил он и надел плащ.
Ранним утром слабые бледные лучи солнца освещали дома на Гармиш-Террас, демонстрируя все их убожество. Кто-то корявыми буквами написал на стене храма: «Бог мертв», и теперь пастырь пытался смыть эту надпись щеткой, обмакивая ее в ведро с водой. Рядом с домом номер 22 Пегги Поуп, стянув волосы шарфом, грузила в фургон какие-то мелкие предметы мебели.
— Куда-то собираетесь? — поинтересовался Уэксфорд.
Она пожала плечами:
— На будущей неделе. Думаю, я должна предупредить хозяев за неделю до отъезда. — Ее довольно грязное, неумытое и ненакрашенное лицо отличалось какой-то удивительной одухотворенной красотой молодой праведницы. — Вот хочу перевезти кое-какие вещи.
Уэксфорд посмотрел на водителя: это был квартирант-индиец.
— С ним уезжаете, да?
— Я уезжаю одна — только я и ребенок. Он просто разрешил мне воспользоваться его фургоном. Я собираюсь домой, к матери. Куда еще я могу поехать? — Она затолкала в фургон ободранный проигрыватель, вытерла о джинсы руки и пошла к ступенькам лестницы, ведущей в подвал. Трое полицейских последовали за ней. Громоздкие старые книжные шкафы с фолиантами еще оставались здесь. От стены отвалилось чуть больше краски, благодаря чему увеличилась «карта» таинственного континента Утопия. Лэмонт лежал на кровати; ребенок беспокойно ворочался, а он придерживал его согнутой рукой.
Пегги не проявила ни одного из качеств, которые положено демонстрировать соблюдающей приличия хозяйке дома, но сегодня она была не респектабельной домохозяйкой, а странствующей девушкой, покидающей своего любовника. Видимо вспомнив, что Уэксфорд как-то раньше помог ей перетаскивать тяжести, она восприняла его появление как знак того, что может снова использовать его в этом качестве, и протянула ему корзину с кухонными принадлежностями, но Уэксфорд только покачал головой. Он подошел к кровати и внимательно посмотрел на Лэмонта, который вначале попытался зарыться с головой в подушки, но потом медленно сел на кровати.
Говард и Бейкер подошли ближе; Пегги смотрела на них. Она понимала: что-то не так, потому что ей перестали задавать вопросы, однако ничего не сказала. Пегги уезжала с Гармиш-Террас, и все, что здесь оставалось, ее больше не заботило.
— Вставайте, Лэмонт, — приказал Бейкер. — Вставайте и одевайтесь.
Лэмонт не ответил ему. Он сидел голый, укрывшись грязной простыней. Пустые глаза отражали его полную несостоятельность, крайнюю бедность, недостаток любви, возможностей и воображения. «Вот тебе и твое искусство, — подумал Уэксфорд. — Неприспособленный ты человек, как и твое искусство».
— Ну, давайте. Вы знаете, почему мы здесь.
— У меня никогда не было денег, — прошептал Лэмонт. Он опустил простыню, взял ребенка на руки и протянул его Пегги. Это было окончательное отречение. — Теперь тебе придется ухаживать за ней, — проговорил он. — Тебе. Я сделал это для тебя и для нее. Ты бы осталась, если бы у меня были деньги?