Если покинешь меня - страница 236
Пограничная зона. Ничем этот лес не отличается от того, по которому они сегодня утром уже прошли, — кое-где растет малина, а немного поодаль к ее аромату присоединяется приятный пряный запах грибов, около стены высоких сосен стремглав пролетела птица, густые заросли ельника перемежаются с прогалинами, и все же тут что-то новое. Теперь, сейчас, вот здесь решится все!
Гонзик остановился на вырубке и показал перед собой:
— Вон там, Катка, видишь? Гора Черхов. Я смотрел в Нюрнберге по карте, каких-нибудь пять километров — и мы дома!
Катка поразилась. Каким тоном он это сказал! Откуда только в нем берется эта уверенность? Их поймают, отведут на ближайшую заставу. Допрос, регенсбургская тюрьма с вонючим клозетом, водянистая бурда с прокисшим хлебом, враждебные взгляды и грубая брань надзирательниц, снова американцы — все это, однажды уже пережитое, вновь предстало перед ней. Неужели это опять повторится? «Пять километров — и мы дома!» Но что значит «дома»? Другая тюремная камера, допрос, уголовное наказание. И все же Катка теперь уяснила: когда-то это наказание окончится, и она получит возможность, как сказал Гонзик, начать жизнь сызнова.
Гонзик, а за ним и Катка направились к склону Черхова.
Они молчали — теперь не до разговоров, напряжение возрастало с каждой сотней метров.
Они миновали перекресток лесных дорог. Вдруг откуда-то слева — голоса. Катка побледнела. Гонзик затаил дыхание и предостерегающе приложил палец к губам. Трясущейся рукой он схватил Катку и потянул ее в низкий подлесок. Они улизнули вовремя: пограничный патруль был совсем близко. Стоило сухой веточке хрустнуть под ногами беглецов, и всему был бы конец… Гонзик и Катка притаились во мху возле тропки и с бьющимися сердцами ждали.
Голоса приближались. Катка закрыла лицо согнутым локтем, ее туфель уткнулся в его ботинок. Гонзик чувствовал, как она дрожит. На ощупь найдя его руку, Катка судорожно сжала ее.
В просвете между молодыми елочками Гонзик видел кусочек перекрестка. Шаги приближались, голоса слышались все отчетливее.
На перекресток вышли двое в зеленых униформах с синими кружочками на рукавах: западногерманская пограничная полиция. Один стражник остановился, вытащил из кармана пачку сигарет и, повернувшись лицом прямо к Гонзику, закурил.
— …Но я ее накрою, стерву: два раза ночью ее уже не было дома. — Сигарета погасла, полицейский выругался и снова зажег спичку.
Огонек ее засиял над веткой, словно свечка на рождественской елке. Гонзик разглядел продолговатое лицо под полевой шапкой. Пограничник сосредоточенно глядел на свою сигарету, а прямо перед ним, в каких-нибудь десяти метрах, лежали нарушители границы!
— Послезавтра, — продолжал полицейский, — я снова дежурю. Не я буду, если не подкараулю ее у дома, и если это окажется Зепп, разобью морды и ему и ей… — Сигарета разгорелась.
— Во второй половине дня, вероятно, будет дождь, — напарник ревнивого пограничника посмотрел на серое небо, и оба направились в гору, прошли мимо беглецов. Ревнивый перекинул автомат с груди на плечо.
Голоса заглохли на лесной тропинке, судорожно сжатые руки Катки ослабели. Гонзик немного подержал ее ладонь, потом прижал ее к своему вспотевшему лицу и тихонько поцеловал. С улыбкой облегчения он посмотрел на следы Каткиных ногтей на своей руке. Вдруг он подумал: «Как хорошо, что она со мной!» Удивительная вещь: он ее уговорил, и на нем будет лежать вся тяжесть вины, если переход не удастся. Тем не менее присутствие Катки, то, что он за нее в ответе, неожиданно придавало ему уверенности и решимости.
Ему пришлось поддержать Катку: она все еще дрожала и в первые минуты не могла держаться на ногах.
— Если бы у них была собака, нам бы конец, — прошептала она.
— Собаки не было, Катка, и мы наверняка перейдем!
Гонзик решительно направился по единственно возможной дороге — по той, которой прошли полицейские.
На измученном лице Катки отразилось недоумение.
— Не можем же мы все-таки следовать за ними, свернем немного в сторону, ничего иного не придумаешь, — сказала Катка и остановилась.
Вдруг ни с того ни с сего в ее глазах сверкнул сердитый огонек.
