— А хотела бы ты, чтобы Аверьянов умер для пользы дела? — задал я провокационный вопрос несчастных влюблённых всех времён и народов.
— Нет, что ты, — и она вздрогнула всем телом. — Но… я часто думала, как было бы хорошо, если бы он, пусть не умер, но куда-нибудь исчез, убежал за границу или уехал в экспедицию лет на… да я согласилась бы и на его смерть, хотя чувствую, что счастья это нам не принесёт. — Тут она незаметно для меня съехала со скользкой темы смертоубийства на естественные биологические процессы. — А родители… выжили из ума вконец, а живут и переживут нас с тобой, и зачем? Кому нужна их мелочная, растительная жизнь, целодневное брюзжание, смотрение телевизора и разговоры по телефону: что они съели на завтрак, что готовят на обед и что предполагают на ужин. А потом они идут на партсобрание таких же старых пердунов, сидят там по 3–4 часа, мелют несусветную чушь и возвращаются, гордые тем, что выступили по такому-то вопросу и говорили по «существу», невзирая на то-то или на такого-то. Ненавижу!
И чтобы успокоиться, мы снова выпили по фужерчику, а потом, в неизвестно какой раз перебрав варианты исходов, кроме романтических и юношеских, мыутомлённо примолкли. У нас не было ни предприимчивости, ни особой жестокости, ни денег, ни угла для возжигания священного огня семейственности — очага. У нас была только любовь. Но надолго ли?
Однако миленькое поколение взрастили строители первых, а также вторых и третьих пятилеток. Я бы себе таких детишек не пожелал даже при условии, что Элизабет Тейлор или Хана Шигула согласились бы их от меня поиметь. Раскольников, конечно, был парень порешительней, но ход его мелкобуржуазной мысли и развитие сугубо социалистических мыслей Лины антагонизмом не назовёшь.
Однажды всё-таки взбеленившись на нашу с Линой мягкотелость, я решил наконец стать твёрдым, как хлеб в соседней булочной, и выковать характер, ни в чём не уступающий характеру Ю. Цезаря. Я созрел для того, чтобы заработать груду денег и купить эту проклятую квартиру или хотя бы только угол, в котором помещались бы двуспальный диван и очаг.
И я дерзко пошёл в санитары психбольницы № 8. Три месяца я убирал отхожие места и загаженные палаты, таскал в носилках спелёнутых смирительными рубахами или смертью больных; держал их за ноги или за головы, когда им вкалывали серу, после которой их корчило как одержимых, или, выламывая зубы, разжимал судорожно сжатые челюсти для насильственной кормёжки; пресекал в присутствии врачей их глубокомысленные занятия онанизмом, но не участвовал в кулачных расправах с некоторыми надоедливыми или строптивыми заключёнными, то есть — пациентами.
Я заметно одичал умом и чувствами, я, кажется, слегка поехал крышей, когда с пафосом великой победы передал Лине на сохранение безумно заработанные 500 сумасшедших рублей. О том, как трудно они мне достались, я не особенно распространялся, но она, вероятно, догадывалась по тому остервенению в любви, с которым я пытался забыть о работе. Так, несколько раз я, несмотря на активное сопротивление, заставлял её заниматься со мной любовью в подъездах, чего раньше мы не допускали даже в самые нетерпеливые мгновенья.
Она потеряла деньги в тот же вечер вместе с сумочкой в такси, возвращаясь домой после шампанского по случаю первого взноса. На другой день страна утратила трудолюбивого держателя сумасшедших ног, что заметно отразилось на общем и без того критическом состоянии отечественного сероукалывания.
Я давно замечал, как всем моим чрезмерным, героическим и даже обыкновенным начинаниям препятствовал рок утрат, исчезновений, невстреч или встреч ненужных. Стоило только назначить для чего-то весьма важного какой-нибудь определённый день и час, как именно на этот день и час начинали претендовать люди и обстоятельства до этого неведомые и неслыханные. Стоило, например, простенько без затей задумать поехать купаться с Линой в Солнечное, как именно в этот день проливался страшный ливень, единственный за весь жаркий и засушливый август. Отлучившись за сутки в булочную всего на десять минут, я упускал телефонный звонок, которого ждал год, или долгожданного знакомого, приехавшего из другого города и ушедшего ни с чем. Я проводил эксперимент. От места ночлега до работы можно было добраться двумя маршрутами автобусов, одним быстрее, но с пересадкой, другим дольше, но без перекладных. Я выходил из дома с желанием сесть на автобус краткого, пересадочного маршрута и что же — подходили автобусы только беспересадочные. На другое утро я твёрдо решал ехать в другом направлении, и, разумеемся, прибывали экспрессы, противоположные моим желаниям. На третье утро я решал ехать чем придётся и напрасно ждал полчаса хоть какого-нибудь транспортного средства, но не случалось никакого. Где-нибудь перекапывали улицу или взбухал грандиозный тромбоз автобусного кровообращения.
