— К грядушкам? — с трепетом перебил Петька.
— Ну! Первого! Первого, прикинь! До меня ещё к ним никого не посылали… Ну я, понятно, спрашиваю: почему меня? И что оказалось…
Пиво в стакане кончилось. Мундыч взял с пола пластиковую баклажку и принялся наливать — долго-долго. Мы с Петькой аж извелись, пока он наливал. И пил нарочно медленно. Наконец утёр щетину вокруг рта, продолжил:
— Оказалось, в дипломной работе дело. Тема, оказалось, подходящая — устремлённая, так сказать, в перспективу: детская преступность. Дети, как это раньше говорилось, наше будущее… Жаргоны опять же изучал дошкольные, стало быть, и с языком проблем не возникнет…
— И не возникло?
— Не-ет… Да и у вас бы не возникло. Там язык-то… А тебя как зовут?
— Прошка, — сказал я.
— Староста класса, — уважительно добавил Петька.
— Так вот запомни, Прошка. В будущем язык вообще не нужен. Я тебе больше, Прошка, скажу: вякнешь там что-нибудь вслух — запросто могут привлечь за оскорбление чувств окружающих…
— Как это? — не понял я.
— А так! Ты ж вроде малец сообразительный. Вот и прикинь: с каждым годом приличных слов у нас становится всё меньше и меньше. Чего далеко за примером бегать? Возьми хотя бы слово «голубой». Раньше оно оттенок означало, а теперь что означает? А?! Вот то-то же… И дошли они, значит, у себя в будущем до жизни такой, что все слова стали неприличными. Все!
— А как же они между собой говорят?
— А никак! Картинки друг другу показывают, сюжеты, смайлики…
— И всю дорогу молчат?!
Осклабился Мундыч.
— Ага! Молчат… Мы, что ли, никогда не материмся? Ну вот и они так же… Ой, а с заборами… — Мундыч не выдержал — загыгыкал, даже стакан на пол отставил.
— А что с заборами? — жадно спросил я.
— Знаешь, как они в будущем на заборах пишут, на стенах? Нет? Ну вот слушай. Подойдёт, ткнёт пальчиком… и нарисуется на заборе клавиатура…
— Как на планшете?
— А у них там любая стенка — планшет. Да что стенка… Ты себе съедобный дисплей представить можешь?
— Нет.
— А я вот ел. Берёшь, скажем, пиццу, тычешь в неё пальчиком…
— И чего?! Клавиатура обозначается? Прям на пицце?
— Угу.
— Так она ж остынет, пицца, пока ты на ней…
— Остынет, — одобрительно подтвердил Мундыч. — А ты её опять разогрей. Опять пальчиком ткни, назначь нужный градус, нажми Enter, обожди минутку — и приятного аппетита… Так-то вот, — Он с сожалением приподнял баклажку. Пива в ней оставалось совсем немного.
— Мы ещё сбегаем, — заверил Петька. — Ты рассказывай давай!
— А что тебя конкретно интересует?
— Ну вот как тебя туда доставили? Машиной времени?
— Не знаю, — признался Мундыч, — Ректор говорит, давай, мол, по коньячку на дорожку… Выпил я — и отрубился. А очухался — уже там… — хмыкнул, качнул головой, будто заново удивляясь своим же воспоминаниям. — Знаешь, что странно показалось? — внезапно спросил он, обращаясь в основном ко мне. — Мошки полно! Столбами ходит, крутится. Кусать не кусает, а лезет повсюду. В глаза, за шиворот… Причём везде: на улице, в помещении… Думаю: что ж они гадость эту не потравят?
Охрана природы? И что оказалось… — Мундыч вылил остаток пива в стакан. — Оказалось, никакая это не мошка, а махонькие такие беспилотнички, не больше комарика. Всё видят, всё пишут… — допил, утёрся. — Это ж какой, думаю, кайф, оперативным работникам! Ни наружки никакой не надо, ни свидетелей! Делов-то: скачал все данные — и, считай, дело раскрыто… И что оказалось…
Но мы с Петькой так и не узнали, что там ещё оказалось: глаза Мундыча заволоклись, рот приотворился — и ветеран неожиданно всхрапнул. Первый раз в жизни я видел, чтобы кто-то храпел с открытыми глазами. Потом локоть подломился, стакан стукнул об пол, а сам Мундыч распростёрся на раскладушке и тут уж задал храпака всерьёз. Глаза закрылись.
— Всё, — с сожалением сказал Петька Безотечества и встал с табурета. — Теперь только вечером очухается… Пошли!
— А дверь? — спохватился я. — Что ж мы, уйдём, а дверь открытой оставим?
— Да что у него тут брать!
* * *
Забыл сказать: на улице был сентябрь, летели паутинки. Много паутинок. Поглядел я на них, поглядел — и проснулась во мне бдительность.
