Ростом велик, морда странная — ни рта, ни носа, ни усов. Даже ушей нет, — говоря это, кот с достоинством демонстрировал свои, повернув к Антону лукавую морду. — Пыли на нем! Нет, товарищ Кторов, вот ты меня в семи смертных грехах обвиняешь, а я, между прочим, истинное мужество и героизм проявил. Я на медали не претендую, мне их на шкурку не вешать, но на премиальные в виде колбаски домашней или сальца копченого я согласен.
— И в чем же оно, твое мужество, проявилось? — хмыкнул Кторов. — Ну, слазил в еврейский подвал, ну, куклу механическую нашел…
— А ты бы сам в этот подвал слазил, — предложил кот. — Один, ночью, через узенькое окошко, в которое и пролезть-то толком невозможно. Не зря говорят, что чужую доблесть признают редко, каждый кичится своей, даже если ее вовсе нет. Там крысы вдвое больше меня, не знаю, с чего они такие, на кошерной пище особо брюхо не отрастишь. Это в церковь лазить не страшно — там все свое, православное. А синагога, брат, место загадочное, там священную книгу открой — ни черта не поймешь, одни согласные, а гласные они, товарищ Кторов, специально пропускают, шифруются таким образом от православного существа.
— Это ты православный? — удивился Кторов.
— А ты думал? — гордо сказал кот. — Если хочешь знать, в прежние времена меня православный поп два раза в проруби на Крещение кунал. Правда, вытаскивать не хотел, так я и сам выбрался.
— Ну, и что прикажешь дальше делать? — Кторов задумался.
Кот прошелся по столу, нахально сунулся мордой в кринку, но неудачно — морда у него для узкого горлышка кринки оказалась слишком широкой.
— А что тут думать? — с некоторой обидой отозвался Баюн. — Наведете шмон в синагоге, найдете куклу эту, а дальше — как революционное правосознание покажет. Лично я бы ихнего равви к стенке, не задумываясь, поставил, он по мне два раза в прошлом году мелкой дробью стрелял. А я тебе так скажу, куренок тот все равно хромал на правую ножку, такие, как он, не жильцы. И прав я оказался, все одно — у меня из зубов вытащили, а сами из куренка того шулюм сварили.
Я же говорю — сволочи. Не зря их «Союз архангела Михаила» погонять пытался в девятьсот седьмом. А плесни-ка, товарищ Кторов, еще молочка. Что-то в горле першит, не иначе в синагоге древней пыли наглотался.
Кторов плеснул коту молока и задумался. Все запутывалось, вчера еще казавшееся ясным и чистым, как лампадное стекло, сегодня приобретало будущую неопределенность. Как там Глеб Иванович Бокий советовал? Помнится, он сказал: встретившись с необычайным явлением, подумай, как употребить его на дело мировой революции, а если это невозможно, подумай о том, что сделать, чтобы это необычайное революции не могло навредить. Только здесь шире надо было смотреть — не пролетариату грозили эти самые Големы бедой, всему миру они грозили бедствиями и несчастиями.
Некоторым секретам лучше было бы так и оставаться секретами.
Уж больно много бед они обещали человеческому обществу.
— Все беды от иудейского семени, — вдруг поднял морду от тарелки с молоком Баюн Полосатович. — А почему? А вот не надо было себя богоизбранным народом объявлять, высокомерие перед остальным миром показывать. Моду взяли с дробовиками вокруг курятника ходить!
Ну да, только этого и не хватало! Баюн Полосатович оказался ярым антисемитом. Судя по высказываниям, были у него для того веские личные причины. Например, куренок, который ему так и не достался.
— Бокий чувствовал, что он устал.
Усталость накапливалась долго, сейчас она вдруг проявилась внутренним надрывом, неожиданными приступами сонливости и периодов, когда он испытывал полное безразличие к происходящему.
С полным равнодушием он прочитал новое сообщение источника Болта. Существо, образовавшееся из беспородного пса Шарика, после пересадки ему профессором Преображенским гипофиза и половых желез убитого в пьяной драке обывателя Клима Григорьевича Чугункина развивалось успешно. Играет на музыкальном инструменте, повышает своей политический уровень путем чтения переписки Энгельса с Каутским, судит здраво о происходящем в Москве.
Полностью обратилось низкорослым мужчиной среднего возраста и хилой комплекции. Источником приняты меры к его паспортизации. При регистрации избрал себе новое имя — Полиграф Полиграфович Шариков. Рекомендован домкомом для работы в должности заведующего подотделом очистки города Москвы от бродячих животных. Черт знает, что такое! А ведь он должен этих бродячих животных ненавидеть, — вдруг понял Бокий. — Он их должен люто ненавидеть, как всякая бродячая собака, вдруг обретшая разум и осознавшая свое истинное происхождение! И людей это ничтожное существо тоже будет ненавидеть и, дай ему волю, оно продолжит очистку города от кошек, собак, а потом и от людей, от настоящих людей, оно будет чистить город до тех пор, пока в нем не останутся ничтожества, равные ему или еще большие, согласившиеся подчиняться.
